Григорий Кружков

Дареному сапогу в голенище не смотрят

Было утро, а может быть, уже день. Я лежал в постели и сочинял сказку о Стране Лентяев. Ее жителей терроризировал ужасный Спящер, обитавший в Дремучем Лесу и требовавший себе по одному лентяю в день на съедение. Каждый день жители бросали жребий, и обреченный в жертву отправлялся в лапы кровожадного чудовища… Но погоди рыдать, гуманный читатель! Лентяи в той стране были так медлительны и неповоротливы, что прежде, чем несчастный доползал до Дремучего Леса, проходили многие годы, и он успевал жениться, народить детей с внуками и в конце концов скончаться естественной смертью.

Спящер, не дождавшись очередного лентяя, все больше свирепел, и уж конечно сжег бы и уничтожил всю Лентяйскую Страну, если бы не обладал одним полезным свойством: после каждой вспышки гнева он моментально впадал в дрему (оттого, собственно, лес и назывался Дремучим). Сильное волнение всегда действовало на чудище усыпительно.

Солнце на небе подвигалось к полудню. Я валялся в постели и сочинял сказку про лентяев, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонил старый друг, заядлый турист и авантюрист Леня.

— Старик, — сказал он без предисловий, — я слыхал, что ты собираешься в путешествие.

— От кого слыхал?

— От Ларисы с Колей. От Петра Ферапонтовича. Да вся Москва об этом знает!

— Любят у нас делать из мухи слона. Путешествие! Так, пригласили меня на месячишко в деревне пожить, к природе приобщиться…

— А ты сапоги берешь?

— Зачем сапоги?

— Так я и знал. Послушай, старик, мудрого совета. Ты — городской, трамвайный житель. А там болота, топи, глухомань. Без сапогов пропадешь! Сегодня же заеду к тебе и завезу пару — отличные сапоги, ей-богу!

— Да меня весь день не будет дома!

— Ничего, оставлю их на террасе. Привет.

Спорить с Леней (я это знал со школьных лет) — все равно, что толкаться с электричкой. Я повесил трубку и стал сочинять стихи от имени лентяйского поэта:

Нет, весь я не усну! Душа в ленивом теле
Очнется невзначай и громко вострубит.
И славен буду я, пока мечтать в постели
Способен хоть один пиит!

Но вдохновение уже улетучилось. Пришлось встать, собраться и поехать по делам.

Я жил тогда под Москвой, на станции «Тайнинская».

Не в том смысле «под Москвой», что в подземелье или в метро, а в том, что если взять карту Московской области и перевернуть ее вверх ногами, то станция «Тайнинская» окажется как раз внизу — под Москвой. Переворачивать обязательно нужно, потому что «Тайнинская» находится к северу от Москвы, а север на картах вверху, так что без переворачивания эта станция окажется не под Москвой, а как раз над Москвой.

В общем, я жил на станции «Тайнинская». Как я туда попал и почему — об этом можно написать целый роман, а романы я писать не умею, только сказки.

Первое, что я увидел, когда вернулся в тот вечер домой, были сапоги. Они стояли у моей двери, как стражники на картине Верещагина «Ворота Тамерлана» — один справа, другой слева. Я втащил их в комнату и швырнул в угол, а сам лег на койку и стал рассматривать их издалека со смешанным чувством ужаса и изумления.

Да! Теперь такие сапоги увидишь разве что в театре или в кино. Высокие, с отворотами на голенищах, это были не резиновые неуклюжие болотоходы, а сапоги из настоящей мягкой кожи, хоть и поистершейся, как шкура пожилого носорога. «Помещичьи», — уважительно определил я про себя. Наверное, в таких старый граф Аксаков ходил стрелять вальдшнепов. Сколько раз им меняли подметки и набивали новые каблуки, определить было невозможно, но несомненно что много, много раз.

Я выключил свет и заснул — отрубился сразу после долгого дня.

Ночью меня разбудил длинный пронзительный свисток и звук приближающегося поезда. Я потянулся к выключателю и зажег лампу над койкой. То, что я увидел, было невероятно. Из упавшего на пол сапога выехал игрушечный поезд. Он свистнул еще раз и остановился. С поезда сошли двое — дама в платье до пят и мужчина в дорожном костюме, с баулом и чемоданом.

— Я же говорила, что станция будет сразу после туннеля. Ты захватил таблетки?

— Да, Яночка, я положил их в аптечку, а аптечку — в чемодан, сверху.

Поезд дал два коротких свистка и попятился. Чух-чух-чух! — и вот он уже въехал обратно в черный туннель сапога, и скоро шум его отдалился, заглох и смолк.

— Но где же тут такси? — капризно продолжала дама, оглядываясь.

Наши взгляды встретились. Я сидел на койке в футболке и, извиняюсь, в трусах.

— Мне кажется, — задумчиво произнесла дама, — это все-таки не Баден-Баден.

— Да, Яночка, — подтвердил господин, — боюсь, что произошла ошибка.

— Это станция «Тайнинская», — уточнил я.

— Тайнинская? — Господин повернулся ко мне. — Значит, тут кроется какая-то тайна?

— Возможно, — мне осталось только пожать плечами.

— Ага! — удовлетворенно хмыкнул он. — Так я и знал… Однако позвольте представиться. Меня зовут Ян, а мою жену Яна.

Дама кокетливо поправила шляпку и улыбнулась.

— Очень приятно… Вадим… — отвечал я. — Если вы отвернетесь, я быстро оденусь.

Они послушно отвернулись, и тут я заметил еще одну деталь: за спиной у Яны висела маленькая гитара в футляре. Две забавные куколки жили и шевелились у меня в комнате, как на сцене детского театра.

— Я предложил бы вам кофе, — неуверенно начал я, быстро натянув рубашку и брюки. — Плитка работает отлично, но мои чашки — едва ли они вам подойдут… И вообще, я такой большой, а вы такие маленькие.

— Это — обман зрения, — сказал Ян, недовольно морща брови.

— То есть как?

— Разве вам не случалось замечать, что люди издалека всегда кажутся маленькими? Например, когда смотришь на них с высоты — с башни или с горы.

— Замечал.

— Как же сделать, чтобы они стали обыкновенного роста?

— Подойти к ним поближе?

— Разумеется! — засмеялся он.

Я потер ладонью лоб и сделал несколько шагов навстречу Яну и Яне. С каждым шагом они вырастали прямо на глазах, и когда я подошел так близко, что можно было протянуть руку для пожатия (приветствия), они уже сделались почти такого же роста, как и я. Хотя Яна, конечно, была пониже Яна и казалась очень хрупкой в своем длинном платье цвета увядших роз.

Плитка у меня действительно работала как зверь, так что кофе сварился быстро.

— Спасибо! А у нас есть печенье с корицей. Яночка его печет сама.

Ян приоткрыл чемодан и вытащил довольно объемистый шуршащий пакет. При этом у меня создалось впечатление, что в чемодане ничего, кроме пакетов с печеньем, и не было.

Печенье оказалось двух видов — в форме сердечек и в форме кружочков. Причем Яна ела только сердечки, а Ян — только кружочки.

— Здорово! Вы и печете, вы и поете, — похвалил я, указывая на гитару, которую Яна повесила на спинку стула, рядом со шляпкой.

— Поем иногда — для радиослушателей, — ответила она небрежно.

— Может быть, я вас слышал?

— Вряд ли. Эта программа выходит в эфир не очень часто, — уклончиво заметила Яна.

— Очень редко, — подтвердил Ян, уписывая кружочки.

— На средних волнах? — продолжал интересоваться я.

— Между средними и короткими, где-то посередке… — Видно было, что Яна в некотором затруднении.

— Может быть, исполните что-нибудь? — предложил я и сам испугался своего нахальства. — Извините меня, если это некстати и вы, так сказать, с дороги и не в голосе…

— Отчего же, я спою, — неожиданно легко согласилась Яна и, отряхнув пальчики, встала.

Гитара, которую она достала из футляра, была очень красива — со щеголеватой розеткой и черной зеркальной декой.

Но тут в дверь позвонили.

— Срочная телеграмма, распишитесь!

Я расписался и развернул листок. Там стоял мой адрес и фамилия, но сама телеграмма явно не имела ко мне никакого отношения.. Я растеряно прочел ее вслух: КОНЦЕРТ СОСТОИТСЯ ВЫЕЗЖАЙТЕ ПЕРВОЙ ВОЗМОЖНОСТИ = ДИРЕКТОР ПРОГРАММЫ КУРЦ.

— Нас ждут, Яночка. В другой раз, — всполошился Ян и, осторожно взяв гитару из рук жены, стал укладывать инструмент обратно в футляр.

— Жаль, — вздохнула Яна. — Ох уж эти мне радиослушатели — покоя от них нет… — Она кивнула в сторону стоящего на полке старенького черного приемника.

И вдруг приемник включился сам собой. Первым делом он прокашлялся, потом скучным голосом сосчитал: «Раз, два, три, раз, два, три…» — и вдруг объявил мощным басом:

— Граждане пассажиры! Будьте осторожны! Поезд прибывает на второй путь!

И тут второй сапог, который до этого стоял, упал плашмя, но сразу надулся, запыхтел: чух-чух-чух! чух-чух-чух — и в тот же миг их него выкатился поезд из трех вагончиков. Выкатился и встал, громыхнув тормозами.

— Прощайте, Вадим, еще свидимся! Такие ошибки бывают, — загадочно молвил Ян, подхватывая чемодан.

Яна уже махала мне с площадки вагона: «До свиданья!» Я помахал в ответ и так, с поднятой и машущей рукой, стал отступать назад. Поезд и Ян с Яной на площадке делался все меньше и меньше, и я даже не заметил, как вагоны тронулись и один за другим скрылись в туннеле. То есть просто в сапоге, который, как-то сразу обмякнув, остался валяться на моем давно не метенном — чего уж греха таить! — холостяцком полу.