Жил-был Камышонок Сказка про Монаха
I
Жил-был Камышонок. Он был такой: хвостик зелененький, лапки…
Вот лапок у него не было; зато был хвостик.
Хвостик зелененький, мордочка… Вот мордочки тоже не было.
Зато хвостик был такой хорошенький, зелененький — просто загляденье!
В общем, Камышонок был простой: стебелек, а на конце хвостик.
Очень удобно, и ничего лишнего.
У Камышонка было много мам и пап. Они стояли вокруг него стеной и защищали от дурных влияний и поветрий. И они все время волновались.
— Да не волнуйтесь вы! — говорил Камышонок. — Ну, что вы так волнуетесь?
Но мамы и папы все равно волновались. У них были большие головы, черные и коричневые, которыми они думали. Головы же всегда подвержены волнениям (как говорил один философ).
У Камышонка, наоборот, ничего такого не было. То есть, головы не было. Правда, был хвостик. Но хвостиком особенно не поволнуешься.
А по вечерам мамы и папы рассказывали ему сказки. Надо сказать, среди этих мам и пап было много бабушек с дедушками, да и теть с дядями тоже немало затесалось, и вся эта кампания хором рассказывала Камышонку сказки.
Представьте себе — сумерки, туман над водой, Камышонок уже попил чаю с оладьями, и вот все мамы и папы, дедушки и бабушки, дяди и тети с черными и коричневыми головами собрались вокруг и ласковом шепотом, шуршащими голосами рассказывают ему замечательные сказки, без отдыха рассказывают и без перерыва — что один забудет, другой продолжит, где одна собьется, другая подхватит.
Вы бы не поняли ни одного словечка из того, о чем они говорили.! Вам бы показалось, что это просто какое-то «шу-шу! шу-шу-шу!» В общем, шумел камыш, деревья гнулись. Но Камышонок все понимал. И только одно ему было досадно: что вот сейчас он заснет и сказка кончится.
Воздух становился все гуще и прохладнее, небо — все чернее, и все больше звезд выходило на улицу подышать воздухом и послушать, что делается в мире.
Интересно, чего больше: этих ярких звезд или всех моих мам и пап, вместе с бабушами и дедушками, думал Камышонок. И незаметно засыпал.
II
Однажды ему приснился человек в лодке.
Камышонок и раньше знал людей, видел их, проходивших берегом или проплывавших мимо, — пастухов и рыбаков. Но такого страшного человека ему видеть не доводилось — в длинной серой одежде, подпоясанной веревкой, с ножом у пояса и корявым, бородатым лицом, даже не смуглым, а каким-то обожженным и потрескавшимся, как горелый пень.
Проплывая мимо, человек этот поглядел в сторону Камышонка своими страшными глазами — прямо в упор поглядел … И тот вдруг задрожал, затрепетал; ему показалось даже, что рука человека скользнула к ножу… Тут Ветер громко прокричал, просвистел над водой, и настало то, что суждено.
III
И настало то, что суждено.
Когда Камышонок очнулся, они сидели вдвоем с Монахом за столом. Свет от масляной лампы не достигал стены. Монах поставил перед Камышонком чашу с черным, непрозрачным вином. «Пей!» — сказал он. И Камышонок пил. «Теперь говори». Камышонок не знал, почему он должен починяться этому страшному человеку, но ослушаться не посмел.
Вино ударило ему в голову — так сказали бы мы, если б голова была налицо. Но поскольку головы не было, то правильней будет сказать, что вино пронзило его всего, от основания до зеленого хвостика, пропитало все поры его существа странным, терпким ядом.
«Говори».
И он вдруг заговорил — красиво и складно, будто все дедушки и бабушки в нем ожили и слились в один новый голос. Но что именно он говорил Монаху, того, проснувшись, он уже не помнил.