Григорий Кружков

Плавание с Розафиллой

22 сентября тысяча и так далее года, в 10 часов ноль-ноль минут атомный ледокол «Мурманск» вышел из порта Мурманск в Ледовитый Океан.

Того же числа, в 12 часов 15 минут капитан ледокола Беркут обнаружил в своей каюте муху. Она сидела на большом морском глобусе, к востоку-северо-востоку от острова Шпицберген и задумчиво глядела на медную шишечку Северного полюса, почесывая правой задней лапкой левую заднюю лапку.

Капитан Беркут вызвал дежурного матроса Лебедя и, показав на муху, велел немедленно навести в каюте порядок. Надел фуражку и поднялся на палубу.

Матрос Лебедь взял корабельный журнал и уж было собрался прихлопнуть муху, но вдруг задумался и загляделся на это редкое в северных широтах (да еще в такое время года) животное. Своей кротостью и беззащитностью она напомнила ему тихую девушку Ангелину, оставленную в порту Мурманск. Матрос не стал уничтожать муху, но с помощью карамельной конфеты заманил ее в спичечную коробку и унес с собой.

Он выпустил ее в матросском кубрике и ушел на дежурство, но спустя короткое время другой матрос по какой-то надобности заглянул в кубрик, оставив дверь на минуту полуоткрытой.

*

В 13 часов 55 минут капитан Беркут вновь обнаружил в своей каюте муху.

— Что это такое? — спросил он вызванного матроса Лебедя, указывая на полярную часть глобуса.

— Это другая муха, — соврал матрос Лебедь.

Муха сидела там же, в районе острова Шпицберген, может быть, миль на 20 мористее. Она задумчиво смотрела в просторы ледовых полей, потирая лапкой лапку. Это была та же самая муха.

— Это та же самая муха, — сказал капитан Беркут, пристально глядя на Лебедя.

— Другая, — безнадежно соврал матрос, каменея под взглядом капитана.

Капитан Беркут не терпел вранья. У него зачесалась бровь, и он почувствовал, что может сейчас сотворить ужасные вещи.

Когда матрос вышел, капитан Беркут открыл судовой журнал, записал: «22 сентября такого-то года, 14.00. Все спокойно», — подчеркнул слово «спокойно» и вновь поглядел на муху. Она сидела на глобусе и не улетала. Капитану подумалось, что вблизи острова Шпицберген — мощные ледяные поля, и стоит, наверное, пройти миль на двадцать мористее первоначального маршрута. Он склонился над картой и стал заново прокладывать курс линейкой и карандашом.

*

В 16 часов 30 минут он снова поднялся на палубу, где провел два часа под ветром и мелким летящим снегом, отдавая команды и осматривая пустынный горизонт.

*

В 19 часов 00 минут капитан заказал себе в каюту стакан чая с ромом. Идти на ужин ему не хотелось. Не было аппетита. Знобило. «Откуда же она взялась? — думал он, посматривая на муху, которая к тому времени перелетела на барометр. — Может быть, оказалась случайно запертой в чемодане, и сегодня, когда я распаковывал вещи…» Он потер ладонью лоб. Лоб был горячее, чем стакан с чаем.

*

В 20 часов 10 минут судовой врач диагностировал у капитана сильнейшую простуду. Двое суток капитан провел с высокой температурой в бреду и беспамятстве. Ему грезились тропические моря, горячие лагуны, пальмы и черепахи…

*

25 сентября около 9 часов утра он проснулся и понял, что температура спала.

— Еще поплаваем! — сказал он негромко своей капитанской фуражке, висящей на крючке рядом с дверью. Муха, сидевшая на козырьке, весело взвилась в воздух и исполнила под потолком настоящий кавказский танец с круженьем и гуденьем.

— А, ты еще здесь? — удивился капитан. — Ишь ты, какая резвая! Ладно уж, оставайся, будешь моей личной домашней мухой… Только вот как мне тебя назвать? Жучкой? Муркой? Нет, не годится — ведь ты же не собака и не кошка. Корову можно было бы назвать Буренкой, а козу Машкой… Стоп! Есть идея. Назову-ка я тебя — знаешь как? — Розафиллой. Слыхал я про какую-то муху Розафиллу. Кажется, это была не простая, ученая муха…

Розафилла как будто поняла, о чем идет речь. Она радостно заметалась между глобусом и барометром, а потом подлетела к книжной полке и спустилась на корешок самой толстой книги «НАВИГАЦИЯ В ВЫСОКИХ ШИРОТАХ». Она медленно проползла вверх по корешку от буквы «Н» до буквы «Х» и замерла там, утомленная такими трудными словами.

А капитан вызвал судового кока и заказал ему в честь своего выздоровления испечь (к четырнадцати ноль-ноль) свой любимый пирог с ежевичным вареньем. И сам съел его почти целиком. Только один кусок дал своему старшему помощнику Таратуте и один матросу Лебедю. Ну а крошки, конечно, достались Розафилле.

*

На следующий день капитан Беркут был практически здоров, но зато заболела Розафилла. Она даже не могла летать, а только ползала по стенке и надрывно кашляла. Старший помощник Таратута вздрагивал от этого непонятного кашля за спиной, а кок, явившийся в капитанскую каюту с приготовленным кофе, упал в обморок со страху. Но и падая в обморок, умудрился не перекосить поднос и не разлить ни капли из кофейника, — таковы были опыт и мастерство корабельного кока!

Капитану Беркуту было очень жалко Розафиллу, тем более что он чувствовал свою вину, как переносчика инфекции — ведь бедняжка от него и заразилась (через крошки пирога, разумеется!). Он положил в блюдечко немножко ежевичного варенья, добавил одну таблетку аспирина, истолченного в порошок, и тщательно все перемешал. В другое блюдечко налил кипяченой воды и поставил рядом на стол. Самолично на своей командирской линейке он перенес туда больную мушку, да не забыл включить настольную лампу, чтобы создать для Розафиллы полезное тепловое облучение.

Забота и аспирин превозмогли болезнь. Через пару дней Розафилла снова начала летать — сперва медленно и осторожно, потому что у нее еще немного кружилась голова, — а потом все уверенней и быстрее.

*

Чтобы навсегда покончить с простудами, капитан Беркут решил заняться закалкой организма. Каждое утро ему приносили с палубы медный таз, полный снега, и капитан, раздевшись по пояс, обтирал туловище этим снегом, а потом растирался махровым полотенцем.

Немножко снега в блюдце он откладывал специально для Розафиллы, и она, поеживаясь, ходила 20 или 30 секунд голыми лапками по тающему снегу, а потом тщательно терла лапкой об лапку, согреваясь, и летала в быстром темпе вокруг лампы.

*

14 октября ледокол «Мурманск» миновал пролив Доброй Надежды между Старой и Новой Землей и вошел в Море Лаптевых.

К этому времени Розафилла уже настолько закалилась, что свободно могла летать по палубе в самую холодную погоду, если только не было очень сильного ветра. Ей уже поручали ночные дежурства: капитан знал, что, если Розафилла будит его среди ночи своим негромким, деликатным гуденьем, значит, что-то наверху не в порядке — или рулевой заснул у штурвала, или приближается буря, или впереди опасные скалы.

*

Но первое настоящее испытание случилось 19 октября после полудня. На них напали пираты. Сразу скажем, это были глупые, неграмотные пираты, никогда прежде не сталкивавшиеся в ледоколами. Завидев «Мурманск», они очень обрадовались:

— О, какой огромный купеческий корабль! Сколько же там внутри разного товару! Какая нам будет большая добыча!

И, громко стреляя из пушки, пираты понеслись на всех парах к ледоколу. Капитан Беркут очень забеспокоился. Во-первых, стрельбой из пушки могло покорябать борт «Мурманска», только что тщательно покрашенный. Во-вторых, пираты могли, чего доброго, и впрямь как-нибудь ненароком захватить корабль. Кто их знает, этих пиратов, — они такие отчаянные!

Но пока капитан Беркут с первым помощником Таратутой совещались о том, что предпринять, Розафилла уже приняла свое смелое решение. Она помчалась навстречу пиратскому кораблю и села прямо на нос атаману.

— Фу, какая надоедливая муха! — вскричал он. — Ну, держись!

А Розафилла как раз на лоб другому пирату пересела. Бац! — и здоровенная затрещина досталась несчастному пирату. А дерзкая муха уже гудит с другой стороны. Бац! — и еще один пират повалился от крепкого тумака.

Тут началась такая кутерьма, какой свет не видывал. Вся разбойничья команда с саблями, револьверами и кулаками набросилась на Розафиллу. Зарубить, застрелить, прихлопнуть нахалку!.. да где там! Быстрая и юркая, так и носится она туда-сюда, от одного борта к другому — и вся толпа пиратов за ней — туда-сюда! туда-сюда! То на левый борт накренится корабль, то на правый. Раскачался хорошенько — и перевернулся.

Пришлось спасать разбойников из воды. Когда их всех до единого вытащили и завернули в одеяла, оказалось, что без оружия, да еще после ледяного купания, они сделались совсем не страшные, а очень жалкие. Впрочем, в наказание за пиратство капитан Беркут распорядился отправить их на трое суток на кухню — чистить картошку.

*

3 ноября, около семи часов утра, ледокол «Мурманск» затерло льдами. Произошло это как-то незаметно и даже коварно. С неделю или больше льдины всяких размеров — маленькие, с холодильник, и большие, с футбольное поле, — плавали вокруг вполне миролюбиво, как будто и не думая затрать судно. И вдруг, за какой-нибудь час или два, они его совершенно затерли.

Затерли, захватили в свой ледовый плен, в свои мощные объятия, и поволокли куда-то на северо-запад.

— Ничего! — сказал капитан Беркут, сверившись с картой. — Мы дрейфуем в правильном направлении. Льды притащат нас точно к Северному полюсу, а это и есть наша цель. Надо только дать срочную радиограмму с сообщением, что нас затерли льды, и с просьбой сбросить нам с самолета еще немножко ежевичного варенья и других продуктов. Эти бывшие пираты такие обжоры, что припасы просто тают.

— Тают, несмотря на мороз! — радостно подтвердил первый помощник Таратута, очень остроумный от природы, и громко расхохотался.

Капитан дал ему отсмеяться и повторил свое распоряжение о радиограмме.

*

В 8 часов 15 минут Таратута вернулся и доложил, что радиопередатчик сломался.

— Пускай радист разберет его и устранит неисправность, — приказал капитан Беркут, который всегда так делал, когда у него ломалась электробритва.

— Радист не решается, — объяснил старший помощник. — Он говорит, что разобрать радиопередатчик для него пустяк и собрать тоже нетрудно…

— Так в чем же дело? — перебил капитан.

— Но после этого (он говорит) остается так много лишних деталей, что это просто ужас.

Капитан Беркут задумался.

— Плохо дело… Надолго ли хватит наших запасов?

— Ненадолго! — четко отрапортовал Таратута.

— В случае угрозы голода мы можем охотиться на белых медведей, — предположил капитан.

— Не можем.

— Почему?

— Белые медведи занесены в Красную книгу.

— В таком случае надо починить передатчик! — ударил кулаком по столу капитан.

Розафилла, мирно сидевшая на судовом журнале, взлетела в воздух и недовольно зажужжала.

— Кто — Розафилла будет чинить? — ехидно спросил Таратута.

При этих словах капитанская муха просто взревела, как крохотный реактивный самолет. Она сделала в воздухе какую-то невероятную мертвую петлю и устремилась к двери.

— За ней! — скомандовал капитан и бросился следом.

Вылетев из каюты, Розафилла помчалась еще быстрее. За нею, грохоча ботинками по палубам, лестницам и коридорам, мчались на бешеной скорости капитан и старший помощник.

— Что за муха укусила капитана? — удивленно спрашивали матросы, уступая дорогу.

Между тем Розафилла с разгону влетела в радиорубку и сразу бросилась к передатчику — большому ящику с множеством кнопок, рычажков и лампочек. Несколько секунд она кружила перед ним, как бы примериваясь, и вдруг юркнула в какую-то дырочку и исчезла внутри.

— Розафилла — она сможет, — сказал, переводя дыхание, капитан, влетевший в комнату следом. — Она починит!

Радист не выглядел столь уверенно. Свернув голову набок и глядя в потолок, прислушивался он к происходившему внутри передатчика. Вначале вроде было тихо, но потом раздалось какое-то сердитое жужжание, какое-то шуршание… Какая-то маленькая суматошинка происходила там, в недрах умного ящика.

И вдруг из маленькой дырочки внизу выскочил крупный желтый сверчок. Испуганно заслоняясь усиками от наседавшей на него Розафиллы, он попятился, спрыгнул на пол и уж собрался было скрыться в угол, как радист, ловко бросив бескозырку, поймал его в ловушку.

— Ах, это ты! — укоризненно воскликнул радист, ухватив сверчка двумя пальцами за бока.

— Так это ты закоротил мне катод с анодом? Ты своими глупыми усиками испортил мне все радиоволны?

— Он не нарочно, — вступился за сверчка старший помощник. — Он, наверное, ползал-ползал, устал и заснул. С каждым может случиться.

— Отнесите его в чулан, — распорядился капитан. — Там нет точной аппаратуры, только швабры, ведра да канаты. Там от него вреда не будет.

Радист надел наушники и настроил свои рычажки и ручки.

— Работает, — доложил он.

— Передавайте срочную радиограмму, — приказал капитан.

И, скосив глаза на муху, важно сидевшую у него на плече, добавил:

— Молодец, Розафилла!

*

9 ноября в 11 часов 35 минут в небе появился самолет. Он сделал несколько кругов над ледоколом, сбросил мешки с продуктами на парашютах и улетел. Некоторые парашюты приземлились прямо на палубе, а другие упали неподалеку в снег. Все они были тщательно осмотрены и доставлены на склад, за исключением одного мешка, который был с почтой, и еще одного, который оказался фотокорреспондентом газеты «Маяк» Гаркушей Альбертом Александровичем.

Гаркуша прилетел специально фотографировать Северный полюс. Пришлось объяснить ему, что Северный полюс находится на дне Ледовитого океана, и самое большее, что можно сделать, это отметить момент, когда ледокол будет проходить (вместе с дрейфующими льдами) над Северным полюсом.

— Ученые на Большой Земле проведут расчеты и сообщат нам нужный день, час и минуту, — разъяснил фотокорреспонденту старший помощник Таратута.

— Положим, я и сам могу не хуже определить место полюса, — проворчал капитан Беркут.

— А у меня, честное слово… у меня просто вот тут екнет, когда мы его будем проходить, — воскликнул матрос Лебедь, прижимая к груди только что полученное письмо.

— Я сделаю потрясающие фотографии всего экипажа! — сказал Гаркуша.

— А я испеку чебуреки, — пообещал кок.

Розафилла ничего не сказала, но она подумала.

*

И вот наконец 31 января тысяча и так далее, но уже следующего года, в 17 часов 30 минут на палубе раздались ликующие крики «ура».

— В чем дело? — спросил капитан первого помощника Таратуту.

— Радиограмма! По расчетам ученых, мы только что прошли Северный полюс, — доложил Таратута. — Команда ликует.

— Отставить ликование, — спокойно приказал капитан, отодвигая от себя лист, густо покрытый цифрами. — Я произвел более точные вычисления. По моим подсчетам, мы проходим полюс завтра в 11 ноль-ноль.

*

И вот наконец 1 февраля тысяча и так далее года в 11 ноль-ноль на палубе во второй раз началось ликование. Все кричали «ура». Многие прямо на морозе ели горячие чебуреки. Пираты с возгласами «йо-хо-хо» передавали друг другу бутылку рома. Таратута травил анекдоты. Матрос Лебедь рассказывал (и показывал) всем желающим, как у него сегодня утром «прямо вот тут» екнуло.

Фотокорреспондент Гаркуша собрал экипаж под лозунгом с надписью «ПРИВЕТ ПОКОРИТЕЛЯМ СЕВЕРНОГО ПОЛЮСА» и сделал потрясающие снимки. Когда он их на следующий день проявил и отпечатал, оказалось, что почему-то везде на переднем плане — довольная, улыбающаяся Розафилла.

Не «почему-то», а потому, что она вовремя залезла на стеклышко фотообъектива и все утро оттуда не слезала. Эти снимки были потом опубликованы в «Маяке» и в других газетах и журналах.

В подписях к фотографиям указывалось: «На переднем плане — участник экспедиции, знаменитая полярная муха Розафилла».