Кит по имени Честертон
Без Сиреночки Миклуша загрустила. Маклай чувствовал себя виноватым и не знал, как ее утешить.
— И все-таки это правильно, — рассуждал он. — Девочка-то дорогая; а мы ведь за нее не заплатили.
— А почему мы за нее не заплатили? — упрекнула его Миклуша.
— Как почему? Ведь она стоит, наверное, диких денег. А где у нас дикие деньги?
— Где? — повторила Миклуша. — Вот именно, где?
— У нас даже домашних денег нет, не то что диких.
— А в чем разница?
— Домашние деньги, — объяснил Маклай, — это которые лежат дома и идут на дом и хозяйство. А дикие лежат в лесу, в сундуке или в кувшине. Откроешь, а они как выскочат, как закричат по-сумасшедшему: «Ага! Смотри, сколько нас! Нас тыщи, миллионы, миллиарды! Мы все купим, все заграбастаем! Мы, мы, мы!»
— Они всегда лежат в лесу? — Миклуша немножко заинтересовалась.
— Могут и на дне морском, если потонул корабль с сокровищами, — уточнил Маклай.
— А давай опусти веревку с крючком, поболтаем и зацепим какой-нибудь сундук с дикими деньгами. Вдруг попадется?
— Вряд ли. Cкорее уж попадется бочка с дикими огурцами.
Но ни бочек, ни кладов — и вообще ничего интересного — им не попадалось. Так прошел один день, потом — другой…
На третий день ближе к вечеру они встретили в море кита, везущего на своей спине целую стаю ласточек. Да-да, обыкновенных ласточек, которые лепят свои гнезда под крышами домов и с утра до вечера носятся по воздуху, как угорелые, хватая на лету мошек и мушек. Теперь они сидели на китовой спине и отдыхали с таким спокойным видом, как будто отроду не делали ничего, кроме как только катались на китах.
Этот самый Кит, по всей видимости, отличался общительным и любознательным характером. Проплывая мимо суперэтажерки, он замедлил ход, громко фыркнул в знак приветствия и выпустил из ноздрей особенно высокий фонтанчик воды.
По счастью, язык китов оказался очень близок к языку слонов, которым Маклай в совершенстве овладел во время свого путешествия по Индии. Поэтому разговориться с Честертоном (так звали кита) для него не представляло особого труда. Тотчас он засыпал его множеством вопросов.
И вот что рассказал кит.
С ранней юности он почувствовал в себе богатырские силы и жаждал их к чему-нибудь применить. Он бодался с айсбергами, дрался с гигантскими осьминогами, нырял на дно Марианской впадины (глубина которой, как известно, более одиннадцати тысяч метров), в общем, всячески показывал свою удаль. Но скоро это ему надоело. Его душа ждала настоящего, богатырского дела. Тогда он записался в спасатели: выручал суда, севшие на мель, сталкивая их в глубокую воду. Затем он принял участие в поиске затонувших кораблей и отыскании сокровищ на дне океана. Его роль в подводных экспедициях была неоценимой, но и это в конце концов ему наскучило. Долго он искал себе занятие по плечу. Несколько лет, впрягшись в пассажирский паром, он катал туристов по морю, и сперва это его веселило. Но, устав от гогота, крика и коллективных снимков на память, сбросил с себя эту лямку и решил предпочесть ей dolce far niente, то есть лень и праздную негу.
И вот однажды, разлегшись на волнах, как на мягкой перине, и ровным счетом ничего не делая, он вдруг увидел, как с неба упала обессилевшая ласточка. Это случилось по время перелета, ведь ласточки — перелетные птицы. Дважды в год они летят сперва с севера в теплые края, а потом обратно домой на север, а полет над морем долог и труден, особенно если нет на пути острова, где можно сделать остановку. Кит спас гибнущую ласточку, поднырнув под нее и вынеся ее из воды на собственной спине. Ласточка отдохнула и улетела, а им с тех пор овладела идея — помогать ласточкам в их опасных перелетах.
— Поначалу, — рассказывал он Маклаю, — я решил служить искусственным островом, где они могли бы переночевать и уснуть. Уютный такой небольшой островок по имени Честертон! Несколько лет я так и делал. Но потом решил поступить проще: договорился с ласточками, что сам буду перевозить их в теплые страны. Каждый год я приплываю в условленное место близ Неаполя или Марселя, где меня уже ждут ласточки, принимаю всю стаю к себе на спину и плыву с ними на теплый Юг…
— Каждый год? — переспросил Маклай.
— Каждую весну и каждую осень, когда я отвожу их обратно на Север. И знаете что? Я счастлив. Лишь теперь я понял, что нашел дело, которое мне по душе. Я чувствую, что кому-то нужен. И, кроме того, мне нравятся ласточки. Сколько интересного услышишь от них в пути, сколько чудесных рассказов о тех странах, где ласточки проводят лето или зиму! Мне приятно, что я, такой сильный, помогаю тем, кто послабее… Кстати, не могу ли я и вам помочь? Может быть, взять вас на буксир? Может быть, вы терпите бедствие?
— Нет, нет, дорогой Честертон! — замахал руками Маклай, — Спасибо, не нужно. Хватит с вас и ласточек. Доставьте их по назначению, не теряя с нами драгоценного времени. Пусть они скорей попадут на Юг и отъедятся там — наверное, оголодали в дороге. Плывите, плывите!
Кит поднял свой хвост в знак согласия и готовности к отправлению.
— Еще увидимся, — сказал он.
— Увидимся, — подтвердил Маклай.
И ласточки, будто все поняв, тоже защебетали хором: увидимся, увидимся!
— Передайте привет вашей спутнице, — добавил Честертон на прощание. — В другой раз я покатал бы ее на спине, честное слово.
Миклуша почему-то с первого взгляда производила выгодное впечатление практически на всех. Хотя с чего бы? Двухметровая дылда женского рода. В кочегарском комбинезоне. Упрямство на лбу написано.