Григорий Кружков

Костер на берегу

В первое мгновение она не могла поверить, что снова дышит и видит солнце. Потом ясная догадка озарила ее.

— Это ты, Честертон? — воскликнула она в ту сторону, где у огромной туши, по-видимому, была голова.

Знакомое фырканье и фонтанчик, выпущенный высоко вверх из китовой ноздри, был ответом. Она чувствовала, как под ее подошвами слегка подрагивала темная скользкая шкура, и ей даже показалось, что она слышит изнутри глухие удары китового сердца.

— Спасибо, кит! Ты обещал покатать меня и сдержал свое слово. Но теперь надо искать Маклая. Маклай! — крикнула она что есть мочи. — Маклай, где ты?

Кит понял. Он ударил по воде хвостом и ринулся, набирая ход, в ту сторону, откуда приплыла Миклуша.

Сперва они отыскали плававшую кверху брюхом суперэтажерку, но это ничего им не дало — Маклая не было поблизости. Долго еще, до самого последнего луча заката, они бороздили море, кружили и кружили вокруг перевернувшегося корабля и к далеко югу от него, — но все напрасно.

Одежда на Миклуше просохла от ветра и солнца, ей было жарко от собственных криков; но над водой быстро темнело, и крики стихали, и надежда остывала…

Наконец солнце зашло и погасли последние отсветы заката. Честертон здраво рассудил, что ночью от девушки на его спине никакого проку не будет. Он собирался возобновить поиски с первыми лучами рассвета, а пока доставил Миклушу к берегу одинокого острова, чтобы она провела ночь на суше, отдохнула и выспалась. И уплыл обратно в море.

Недалеко от берега, сразу за пляжем темнела стена леса. Перед ним валялось или стояли торчком несколько больших причудливого вида камней. Между ними Миклуша и решила устроить костер. В одном из ее карманов всегда лежали спички, тщательно завернутые в непромокаемую пленку — как раз на случай кораблекрушения. В небе уже появился тонкий серп новорожденного месяца и первые звезды; в их скудном свете Миклуша собрала немного хвороста и разожгла огонь. В другом кармане у нее — для того же крайнего случая — была припасена пара сухарей. Она развернула их, присела на камень и, глядя в разгорающийся костер, стала грызть первый сухарь.

Огонь, добравшись до смолистых сучьев, вдруг ярко вспыхнул, и в свете его красного пламени Миклуша с ужасом увидела глядящее на нее из темноты чье-то уродливое злобное лицо! Она вскочила и, выхватив из костра горящую ветку, приготовилась к защите; но в следующий миг у ней отлегло от сердца — злобное лицо было не живым, а каменным. Она приблизила ветку; огромный камень, возле которого она развела костер, был грубо вытесанной статуей какого-то бога или злого духа с выпученными глазами, тяжелым лбом и оскаленной пастью. Миклуша осветила веткой два другие камня — это были такие же статуи с оскаленными лицами, склонившимися с трех сторон к тому плоскому камню, на котором она развела свой костер. Похоже, что она оказалась в капище какого-то незнакомого племени.

Что это было за племя и для чего оно устроило здесь это жуткое место поклонения? Уж не людоедские ли пиры свершались тут, под сенью этих страшных каменных исполинов?

Такие мысли мгновенно промелькнули в голове у Миклуши. Ей сделалось жутко и неуютно сидеть на этом зловещем месте и грызть свой матросский сухарь. Вообще следовало быть настороже. Соседство с дикарями и людоедами не предвещает ничего хорошего.

Прежде всего следовало осмотреться и выяснить, далеко или близко опасность. В поисках возвышенного места Миклуша снова вышла на берег и, заметив неподалеку какой-то пригорок, забралась на его вершину. С пригорка она не могла видеть очень далеко. Глубь острова по-прежнему тонула во мраке, лишь верхушки ближних деревьев чуть мерцали в звездном свете. Но зато она увидела скалу, возвышавшуюся над краем леса, ближе к берегу. И там, на этой прибрежной скале, тоже горел костер!

Кто мог его разжечь? Лишь туземцы, жившие на острове. Встреча с ними не сулила добра. Но Миклуша не привыкла отступать перед опасностями, наоборот, она всегда шла им навстречу. Она спустилась с холма и в полумраке, стараясь тише ступать, направилась вдоль опушки леса к дальнему костру.

Неприятная история, рассказанная Ракатау Кракатаувичем о дикарях, съевших проповедника, пронеслась в ее памяти. Но кто знает, подумала Миклуша, может быть, дикари едят только тех белых, кто долго проповедует, а кто сразу накладывает дань, тех не трогают?

С такими мыслями она подкралась к горящему на берегу чужому костру. Вот странно — оттуда не доносилось ни буйных песен, ни ударов барабана, ни криков, вообще ничего. костер горел совершенно один, окруженный кромешной темнотой, как мысли одинокого человека.

Миклуша с опаской оглянулась и вышла на свет. Возле костра, кроме кучи запасного хвороста и разбросанных камней, ничего не было. Миклуша обвела глазами поляну, но не обнаружила ни обглоданных костей, ни множества босых следов, — лишь одну сиротливую пуговицу на песке. Неужели это все, что осталось от съеденного человека?

Внезапно из глубины чащи донесся крик. Что-то в этом крике было такое, что заставило Миклушу дрогнуть и опрометью броситься в сторону леса. Но не успела она вбежать по сень деревьев, как кто-то непонятный с диким воплем вылетел навстречу ей так неожиданно, что оба столкнулись и упали.