Из древнеирландской поэзии VII–XI веков
Песнь Амергина
Я сохач — семи суков
Я родник — среди равнин
Я гроза — над глубиной
Я слеза — ночной травы
Я стервятник — на скале
Я репейник — на лугу
Я колдун — кто как не я
Создал солнце и луну?
Я копье — что ищет кровь
Я прибой — чей страшен рев
Я кабан — великих битв
Я заря — багровых туч
Я глагол — правдивых уст
Я лосось — бурливых волн
Я дитя — кто как не я
Смотрит из-под мертвых глыб?
Я родитель — всех скорбей
Поглотитель — всех надежд
Похититель — всех быков
Победитель — всех сердец
Дрозд над Лох-Лайхом
Там, в кустах,
мелкий птах
щебетах:
юркий хвост,
быстрый взмах,
взлет и — ах! —
над Лох-Лайх
черный дрозд!
Монах в лесочке
Рад ограде я лесной,
за листвой свищет дрозд;
над тетрадкою моей
шум ветвей и гомон гнезд.
И кукушка в клобуке
вдалеке будит лес.
Боже, что за благодать —
так писать в тени древес!
Монах и его кот
С белым Пангуром моим
вместе в келье мы сидим;
не докучно нам вдвоем:
всяк при деле при своем.
Я прилежен к чтению,
книжному учению;
Пангур иначе учен,
он мышами увлечен.
Слаще в мире нет утех:
без печали, без помех
упражняться не спеша в том,
к чему лежит душа.
Всяк из нас в одном горазд:
зорок он — и я глазаст;
мудрено и мышь cпоймать,
мудрено и мысль понять.
Видит он, сощуря глаз,
под стеной мышиный лаз;
взгляд мой видит в глубь строки:
бездны знаний глубоки.
Весел он, когда в прыжке
мышь настигнет в уголке;
весел я, как в сеть свою
суть премудру уловлю.
Можно днями напролет
жить без распрей и забот,
коли есть полезное
ремесло любезное.
Кот привык — и я привык
враждовать с врагами книг;
всяк из нас своим путем:
он — охотой, я — письмом.
Сказала старуха из Берри,
когда дряхлость постигла ее
Как море в отлив, мелею;
меня изжелтила старость;
что погибающей — горе,
то пожирающей — сладость.
Мне имя — Буи из Берри;
прискорбны мои потери,
убоги мои лохмотья,
стара я душой и плотью.
А было —
до пят я наряд носила,
вкушала от яств обильных,
любила щедрых и сильных.
Вы, нынешние,— сребролюбы,
живете вы для наживы;
зато вы сердцами скупы
и языками болтливы.
А те, кого мы любили,
любовью нас оделяли,
они дарами дарили,
деяньями удивляли.
Скакали по полю кони,
как вихрь, неслись колесницы;
король отличал наградой
того, кто первым примчится!..
Уж тело мое иного
устало взыскует крова;
по знаку Божьего Сына
в дорогу оно готово.
Взгляните на эти руки,
корявые, словно сучья:
нехудо они умели
ласкать героев могучих.
Корявые, словно сучья,—
увы! им теперь негоже
по-старому обвиваться
вокруг молодцов пригожих.
Осталась от пива горечь,
от пира — одни объедки,
уныл мой охрипший голос,
и космы седые редки.
Пристало
им нищее покрывало —
взамен цветного убора
в иную, лучшую пору.
Я слышу, море бушует,
холодная буря дует;
ни знатного, ни бродягу
сегодня к себе не жду я.
За волнами всплески весел,
плывут они мимо, мимо…
Шумят камыши Атх-Альма
сурово и нелюдимо.
Увы мне! —
дрожу я в гавани зимней;
не плыть мне по теплым волнам,
в край юности нет пути мне.
О, время люто и злобно! —
в одеже и то ознобно;
такая стужа на сердце —
и в полдень не обогреться.
Такая на сердце холодь!
я словно гниющий желудь;
о, после утехи брачной
очнуться в часовне мрачной!
Ценою правого ока
я вечный надел купила;
ценою левого ока
я свой договор скрепила.
Бывало, я мед пивала
в пиру королей прекрасных;
пью ныне пустую пахту
среди старух безобразных.
Взгляните, на что похожа:
парша, лишаи по коже,
волосья седые — вроде
как мох на сухой колоде.
Прихлынет
прибой — и назад уйдет;
так все, что прилив приносит,
отлив с собой унесет.
Прихлынет
прибой — и отхлынет вспять;
я все повидала в мире,
мне нечего больше ждать.
Прихлынет
прибой — и вновь тишина;
я жажду тьмы и покоя,
насытилась всем сполна.
Когда бы знал сын Марии,
где ложе ему готовлю! —
немало гостей входило
под эту щедрую кровлю.
Сколь жалок
тварь бедная — человек!
он зрит лишь волну прилива,
отлива не зрит вовек.
Блаженна скала морская:
прилив ее приласкает,
отлив, обнажив, покинет —
и снова прилив прихлынет.
Лишь мне не дождаться, сирой,
большой воды — после малой;
что прежде приливом было,
отливом навеки стало.
Марбан-отшельник
Тис нетленный —
мой моленный
дом лесной;
дуб ветвистый,
многолистый —
сторож мой.
Яблок добрых,
алых, облых —
в куще рай;
мних безгрешен,
рву с орешин
урожай.
Из криницы
ток струится
(свеж, студен!);
вишней дикой,
земляникой
красен склон.
Велий заяц
вылезает
из куста;
скачут лани
по поляне —
лепота!
Бродят козы
без опаски
близ ручья;
барсучаты
полосаты
мне друзья.
А какие
всюду снеди —
сядь, пируй! —
сколько сочных
гроздий, зелий,
светлых струй!
Мед пчелиный
из дуплины
(Божья вещь!);
грибы в борах,
а в озерах
язь и лещ.
Все угодья
многоплодье
мне сулят,
терн да клюква
(рдяна, крупна!)
манят взгляд.
Входит лето
в пышных ризах
во леса:
все порхает,
благоухает,
чудеса!
Вьются птахи-
хлопотухи
возле гнезд
громче прочих
петь охочих —
черный дрозд.
Пчел жужжанье,
кукованье,
гомон, гам:
до Самайна
не утихнуть
певунам.
Коноплянка
тонко свищет
меж ветвей;
дятел долбит —
аки только
пошумней.
Реют чайки,
кличут цапли
над водой;
ночью в чаще
шорох мчащий —
козодой.
Славки свищут,
пары ищут
допоздна;
ноша жизни
в эту пору
не грузна.
Ветер веет,
листья плещут,
шелестят;
струйным звоном
вторит в тон им
водопад!
Буря
Над долиной Лера — гром;
море выгнулось бугром;
это буря в бреги бьет,
лютым голосом ревет,
потрясая копнем!
От восхода ветер пал,
волны смял и растрепал;
мчит он, буйный, на Закат,
где валы во тьме кипят,
где огней дневных привал.
От полунощи второй
пал на море ветер злой;
с гиком гонит он валы
вдаль, где кличут журавли
над полуденной волной.
От заката ветер пал,
прямо в уши грянул шквал;
мчит он, шумный, на Восход,
где из бездны вод растет
Древо Солнца, светоч ал.
От полудня ветер пал;
остров Скит в волнах пропал;
пена белая летит
до вершины Калад-Нит,
в плащ одев уступы скал.
Волны клубом, смерч столбом;
дивен наш плывущий дом;
дивно страшен океан:
рвет кормило, дик и рьян,
кружит в омуте своем.
Скорбный сон, зловещий зрак!
Торжествует лютый враг;
кони Мананнана ржут,
ржут и гривами трясут;
в человеках — бледный страх.
Сыне Божий, Спас мой Свят,
изведи из смертных врат;
укроти, Владыка Сил,
этой бури злобный пыл,
из пучин восставший Ад!
О мыслях блуждающих
Мысли неподобные,
горе мне от вас;
где вас ветры злобные
носят всякий час?
От молитв бежите вы,
аки от ловца;
скачете, блажите вы
пред очьми Отца.
Сквозь леса пустынные,
стогны городов,
в сборища бесчинные,
в суету пиров;
В зрелища соблазные
(льстя себе утех),
в пропасти ужасные,
им же имя — грех;
Над морями реющи,
там, где нет стези,
ово на земле еще,
ово в небеси,—
Мечетесь, блуждаете
вдоль мирских дорог;
редко забредаете
на родной порог.
Хоть для удержания
сотвори тюрьму,
нет в вас прилежания
долгу своему.
Хоть вяжи вас вервием,
хоть бичом грози,
не сойдете, скверные,
с пагубной стези.
Не унять вас бранями,
не в подмогу пост:
скользки вы под дланями,
аки рыбий хвост!..
Утраченная Псалтырь
Сказал Маэль Ису:
О старая любовь моя,
так сладок вновь мне голос твой,
как в юности в стране Тир-Нейл,
где ложе я делил с тобой.
Была юницей светлой ты,
но мудрою не по годам;
я отрок семилетний был,
неловок, простодушен, прям.
Ни общий кров, ни долгий путь
нас, истовых, не осквернил:
безгрешным жаром я пылал,
блаженный я безумец был.
Всю Банбу мы прошли вдвоем,
не разлучаясь много лет;
дороже речи короля
бывал мне мудрый твой совет.
С тех пор спала ты с четырьмя;
но дивны божий дела:
ты возвратилася ко мне
такой же чистой, как была.
И вот ты вновь в моих руках,
устав от странствий и дорог;
не скрою, лик твой потемнел,
и пепел лет на кожу лег.
Я говорю тебе: привет!
Знай, без вины твой старый друг;
ты — упование мое,
спасенье от грядущих мук.
Хвала тебе — по всей земле,
стези твои — во все края;
впивая сладость слов твоих,
вовеки жив пребуду я.
Всем возлюбившим — речь твоя,
увещеванье и завет:
ты учишь, как творца молить,
вседневный исполнять обет.
Ты разуменье мне даришь,
в душе искореняешь страх:
да отойду к Владыке Звезд,
земле оставив тленный прах!
Думы изгнанника
Сказал Колум Килле:
Боже, как бы это дивно,
славно было — волнам вверясь, возвратиться
в край мой милый,
В Эларг, за горою Фойбне,
в ту долину — слушать песню над Лох-Фойлом
лебедину;
В Порт-на-Ферг, где над заливом.
утром ранним войско чаек встретит лодку
ликованьем.
Много снес я на чужбине
скорбной муки; много очи источили
слез в разлуке.
Трудный ты, о Тайновидец,
дал удел мне; ввек бы не бывать ей, битве
при Кул-Дремне!
Там, на западе, за морем —
край родимый, где блаженная обитель
сына Диммы,
Где отрадой веет ветер
над дубравой, где, вспорхнув на ветку, свищет
дрозд вертлявый,
Где над дебрями Росс-Гренха
рев олений, где кукушка окликает
дол весенний…
Три горчайших мне урона,
три потери: отчина моя, Тир-Луйгдех,
Дурроу, Дерри.
Рука писать устала
Рука писать устала
писалом острым, новым;
что клюв его впивает,
то извергает словом.
Премудрости прибудет,
когда честно и чисто
на лист чернила лягут
из ягод остролиста.
Шлю в море книг безбрежно
прилежное писало
стяжать ума и блага;
рука писать устала.
Ева
Я — Ева, подруга Адама,
я гнева Господня причина;
коснувшись запретного древа,
я чад своих неба лишила.
Была я владычицей сада,
но руки свои запятнала;
великий я грех совершила,
великая грянула кара.
Мне яблоко стало дороже
всемилости Божьей; за это
быть женам рассудка лишенным
вовек, до скончания света.
Не знали бы люди ни глада,
ни зимнего хлада, ни снега;
ни страха, ни черного ада
не ведали — если б не Ева!
Видение святой Иты
«Боже, об одном молю:
дай мне Сына твоего,
дай младенчика с небес,
чтобы нянчить мне его».
И сошел к ней Иисус,
чтоб утешилась жена,
как младенец к ней сошел,
и воскликнула она:
«Сыне на моей груди!
нету истины иной —
только ты, мое Дитя;
ты, младенец мой грудной.
День и ночь на груди
я лелею чистый свет,
сшедший в лоно молодой
иудейки в Назарет.
О младенец Иисус,
ты нам отдал жизнь свою,
и за то тебя, Господь,
сладким млеком я кормлю.
Славься, Божие дитя!
нету истины иной,
кроме Господа Христа;
спи, младенец мой грудной».
Сказала Лидайн,
отправляясь искать Куритира
(Он же исшел в странствие и поселился в земле Дейси
в обители Кел-Летрех. Обидой, причиненной ему,
было ее поспешение принять обет монашеский.)
Дурное
содеяно это дело —
Любимый обижен мною.
Дороже
он был мне всего на свете —
О, если бы не страх Божий!
Мытарства
решил он избыть земные,
стяжать Небесное Царство.
Не знала
о том я, любя нелживо,
как жалит малое жало.
Я — Лидайн,
любим был Куритир мною
и мною печали выдан.
Была я
недолгой ему утехой —
Промчалась радость былая.
Со мною
он слушал пение леса,
воинственный шум прибоя.
Досады,
казалось, ждать невозможно
от той, что дарит услады.
Доселе,
не скрою, он мне желанней
всех в мире благ и веселий.
Времена года
Осень
Осень — пора покойная;
с поля телеги тянутся,
тяжкой полны поклажею;
пыжик вослед за важенкой
вереском пробирается;
с ревом самцы сохатые
в сумрачных дебрях движутся;
желуди лес усеяли;
злаки зело высокие встали над бороздой.
Буйным быльем, репейником
позаросли развалины;
в рощах — плоды прекрасные;
спелых орехов осыпи
оземь летят с лещин.
Зима
Время зимы — всезлейшее —
волны бушуют бешено,
бьются о берега;
смолкли все птицы певчие;
разве лишь врану весело
чистить кровавый клюв.
Холодно, люто, пасмурно,
псы грызут кости голые;
над очагом, весь в копоти,
черный кипит котел.
Весна
Небо весною ветрено;
вихри гуляют гулкие;
гусь примерзает перьями
к пруду, с утра остывшему;
утки летят и лебеди,
лес окликая с озером;
в зарослях зверь проснувшийся
вспугивает птичьи полчища
с отмелей и островов.
Лето
Лето пригодно путникам:
впору леса им лиственны,
ласковые ветра;
высохли воды вешние,
веселы выси светлые
и зелена земля.
Майский день
Майский дивный день,
лета лучший дар,
на рассвете — звень
первых птичьих пар.
Праздник трав и древ
славит славок хор,
стихли вихри вьюг,
когда бел был бор.
Буйных полых вод
спал поток бурлящ,
кони водопой
ищут в гуще чащ.
Чудный вереск весь
дольний край покрыл,
смолк прибоя плеск,
море сон сморил.
В сонме тучных трав
зычен рев коров,
пчелы в дупла мчат
цветня дар с цветов.
Целый мир вокруг
звоном звуков полн,
долгой дрожью рощ,
синим светом волн.
Высоко в скалах
водный гром гремит,
трости ив трещат,
коростель скрипит.
Стриж стрелы быстрей
свищет возле стрех,
резвая форель
скачет в струях рек.
Зреет мощь мужей,
дух весны вобрав,
доброзрачен вид
долин и дубрав.
Дивен день и час,
воздух тепл и тих,
нет ни стуж, ни тьмы,
бурь не слышно злых.
Слышен женский смех,
где в цветах лег луг,
кружится пух птах
в зеленях вокруг.
Весел воев строй.
в бой им невтерпеж,
купами купав
пруд запружен сплошь.
В слабом сердце дрожь,
в сильном славы звон.
«Майский дивный день!» —
распевает он.
Бенн Гулбайн
(Ойсин — святому Патрику)
Бенн Гулбайн теперь не тот,
мрачен и уныл, как смерть,
а, бывало, с тех высот
дивно было посмотреть!
Скок оленей сквозь кусты,
хрип собак и крик ловитв —
много сильных знала ты,
о гора великих битв!
Цапель стон по вечерам,
ветра шум в ночных ветвях;
дивно было по утрам
слушать пенье первых птах.
Видеть воев молодых,
храбрых фениев лесов,
и на привязях у них —
боевых свирепых псов.
Чуять хлад ночной росы,
что на склон горы легла,
слышать тявканье лисы,
одинокий крик орла.
Или севшего на пень
слушать дудочку дрозда…
Патрик! минул век что день,
дивно было жить тогда.
Суини восхваляет
деревья Ирландии
Дуб, ты сучья распростер
дальше, выше всех;
ты, орешник, тонкокор,
крепок твой орех.
Ты, пушистая ольха,
добрым людям кров,
незлобива и мягка,
нет в тебе шипов.
У тебя, колючий терн,
ягоды сладки;
ты, жеруха, бедных корм,
гуще у реки.
Клевер клейкий, ты влечешь
и коров, и пчел;
земляника, ты растешь
там, где светел дол.
Яблонька, тебя трясут
все, кому не лень,
как прекрасна ты в лесу
в майский дивный день.
О шиповник, ты жесток,
крови любишь сыть,
ладишь ты свой коготок
в плоть мою вонзить.
Тис тишайший, ты могил
строгий страж ночной;
плющ курчавый, ты обвил
старый ствол лесной.
Остролист, от ветра щит,
ты прочней стены;
ясень стройный нам растит
копья для войны.
Ты, береза, всех дерев
звонче и светлей,
затмеваешь королев
прелестью своей.
Жаль тебя, осина, жаль:
как трепещешь ты,
как хотят сорваться вдаль
круглые листы!
Но грозит мне старый дуб,
машучи рукой:
чем-то я ему не люб,
чем-то не такой…