Роберт Браунинг Robert Browning
1812–1889
Любовник Порфирии
Под вечер дождь пошел сильней,
И ветер стал свирепей дуть:
Он злобно рвал листву с ветвей,
Старался пруд расколыхнуть;
И страхом сдавливало грудь.
Я вслушивался трепеща,
Как вдруг — из тьмы — скользнула в дом
Порфирия; не сняв плаща
(Вода текла с нее ручьем),
На корточках пред очагом
Присела, угли вороша —
И, лишь пошла струя тепла,
Шаль развязала не спеша
Перчатки, капор, плащ сняла.
Глядел я молча из угла.
Она шепнула: «Дорогой!» —
И села рядом на скамью,
И нежно обвила рукой
Мне плечи: «Я тебя люблю!» —
И бледную щеку мою
Склонила на плечо к себе,
Шатром льняных волос укрыв…
О, не способная в борьбе
Решиться с прошлым на разрыв,
Ради меня весь мир забыв!
Но и средь бала захлестнет
Раскаянье — и страсть к тому,
Кто ждет ее скорбя; и вот
К возлюбленному своему
Она пришла сквозь дождь и тьму.
Не скрою, я торжествовал;
Я ей в глаза глядел как Рок,
Блаженно, молча… я решал,
Как быть мне — и решить не мог.
Прекрасный, бледный мой цветок,
Порфирия!.. Восторг мог рос,
Как вал морской. И я решил,
Как быть; кольцом ее волос
Я горло тонкое обвил
Три раза — и рывком сдавил.
Она, не мучась, умерла —
Клянусь! Как розовый бутон,
В котором прячется пчела,
Я веки ей раскрыл. Сквозь сон
Сиял в них синий небосклон.
Тогда ослабил я кольцо
Волос, сдавивших шею ей,
И в мертвое ее лицо
Вгляделся ближе и нежней:
Порфирия была моей!
Склонившись к другу на плечо,
Она казалась весела
И безмятежна, как еще
Ни разу в жизни не была:
Как будто счастье обрела.
Вот так мы с ней сидим вдвоем
Всю ночь — постылый мир забыт —
Сидим и молча утра ждем.
Но ни звезда не задрожит;
И ночь идет, и Бог молчит.
Моя последняя герцогиня
Феррара
Взгляните, сударь: здесь, на полотне,
Портрет моей последней герцогини.
Неправда ль — как живая? Фра Пандольф —
Художник, сотворивший это чудо.
Желаете присесть полюбоваться?
Я упомянул имя живописца
Намеренно. Ни разу не бывало,
Чтоб новый гость, вглядевшись в этот образ,
В сияющую глубину зрачков,
Не повернулся бы ко мне (лишь я
Могу раздвинуть занавес картины),
И не спросил бы — но не вслух, а молча:
Что означает этот взгляд? Синьор,
Спросите — вы не первый! Я скажу вам.
Нет, не одно присутствие супруга
Зажгло такой румянец оживленья
На щечках герцогини. Может быть,
Сказал художник: «Обнажим слегка
Запястье» — или: «Эта кисть и краски
Бессильны передать игру теней
На шее госпожи». Подобный вздор
(Обычная галантность) мог тотчас же
Смутить ее до слез. Она была —
Как бы сказать? — уж слишком благодарной,
Чрезмерно впечатлительной: всегда
И всем кругом готовой восхищаться.
Чем — все равно. Обновкой от супруга —
Красиво догорающим закатом —
Вишневой веткой, сорванной в саду
Каким-нибудь шутом и поднесенной
С ужимкой глупой, — белоснежным мулом,
Катающим ее вокруг террасы:
Все вызывало в ней вздох удивленья
И радости. Она так горячо
Благодарила каждого, как будто
(Как объяснить вам?) будто бы равняя
То, что я дал ей: герб восьмивековый
И титул мой — с любым ничтожным даром.
Кто станет унижаться, упрекая
За эти пустяки? Когда б я даже
Нашел слова и объяснил: «Вот это
Мне неприятно, в этом — упущенье,
А в том — чрезмерность», — если бы она
Со всем без пререканий согласилась
И приняла урок, — и в этом был бы
Оттенок униженья; а к такому
Я не привык. Конечно же, синьор,
Она мне улыбалась; но кому
Она не улыбалась точно так же?
Шло время; это стало нестерпимым.
Я дал приказ; и все улыбки сразу
Закончились. Она здесь как живая,
Неправда ль? Но пора; нас ждут внизу.
Я полагаю, благородство графа,
Синьор посол, — ручательство того,
Что справедливые мои условья
Насчет приданного он не отвергнет,
Хотя, как я сказал, вся цель моя —
В его прекрасной дочери. Сойдемте
К другим гостям. Лишь задержите взор
На бронзовом Нептуне с колесницей
Морских коней. Неправда ль, мощно? Клаус
Из Инсбрука отлил мне это чудо.