Сэр Томас Уайетт Sir Thomas Wyatt
1503–1542
Noli Me Tangere
Кто хочет, пусть охотится за ней,
За этой легконогой ланью белой;
Я уступаю вам — рискуйте смело,
Кому не жаль трудов своих и дней.
Порой, ее завидя меж ветвей,
И я застыну вдруг оторопело,
Рванусь вперед — но нет, пустое дело!
Сетями облака ловить верней.
Попробуйте и убедитесь сами,
Что только время сгубите свое;
На золотом ошейнике ее
Написано алмазными словами:
«Ловец лихой, не тронь меня, не рань:
Я не твоя, я цезарева лань».
О своей госпоже,
которую зовут Анной
Какое имя чуждо перемены,
Хоть наизнанку выверни его?
Все буквы в нем мучительно блаженны,
В нем — средоточье горя моего,
Страдание мое и торжество.
Пускай меня погубит это имя, —
Но нету в мире имени любимей.
Влюбленный рассказывает,
как безнадежно он покинут теми,
что прежде дарили ему отраду
Они меня обходят стороной —
Те, что, бывало, робкими шагами
Ко мне прокрадывались в час ночной,
Чтоб теплыми, дрожащими губами
Брать хлеб из рук моих, — клянусь богами,
Они меня дичатся и бегут,
Как лань бежит стремглав от ловчих пут.
Хвала фортуне, были времена
Иные: помню, после маскарада,
Еще от танцев разгорячена,
Под шорох с плеч скользнувшего наряда
Она ко мне прильнула, как дриада,
И так, целуя тыщу раз подряд,
Шептала тихо: «Милый мой, ты рад?»
То было наяву, а не во сне!
Но все переменилось ей в угоду:
Забвенье целиком досталось мне;
Себе она оставила свободу
Да ту забывчивость, что входит в моду.
Так мило разочлась со мной она;
Надеюсь, что воздастся ей сполна.
Cонет из тюрьмы Томаса Уайетта,
родившегося в месяце мае
Эй, вы, кому удача ворожит,
Кого любовь балует, награждая,
Вставайте, хватит праздновать лентяя,
Проспать веселый праздник мая — стыд!
Забудьте несчастливца, что лежит
На жесткой койке, в памяти листая
Все огорченья и обиды мая,
Что год за годом жизнь ему дарит.
Недаром поговорка говорит:
Рожденный в мае маяться обязан;
Моя судьба вам это подтвердит.
Долгами и невзгодами повязан,
Повержен в прах беспечный вертопрах…
А вы ликуйте! С вами я — в мечтах!
Прощай, любовь!
Прощай, любовь! Уж мне теперь негоже
На крюк с наживкой лезть, как на рожон;
Меня влекут Сенека и Платон
К сокровищам, что разуму дороже.
И я, как все, к тебе стремился тоже,
Но, напоровшись, понял, не резон
Бежать за ветром бешеным вдогон
И для ярма вылазить вон из кожи.
Итак, прощай! Я выбрал свой удел.
Морочь юнцов, молокососов праздных,
На них, еще неопытных и страстных,
Истрать запас своих смертельных стрел.
А я побуду в стороне; мне что-то
На сгнивший сук взбираться неохота.
К даме с просьбой ответить
«да» или «нет»
Мадам, я должен знать ответ,
Нет больше сил бродить во мгле.
Скажите прямо: «да» иль «нет»,
Оставьте ваши сильвупле.
Вам проще нет разок мигнуть,
Махнуть рукой туда-сюда.
Так дайте знак какой-нибудь,
Чтоб мне понять: «нет» или «да».
И если «да», уже я ваш —
Бегу, лечу, смеюсь, дрожу.
А если «нет» — забудем блажь,
Я сам себе принадлежу.
Отвергнутый влюбленный
призывает свое перо вспомнить обиды
от немилосердной госпожи
Перо, встряхнись и поспеши,
Еще немного попиши
Для той, чье выжжено тавро
Железом в глубине души;
А там — уймись, мое перо!
Ты мне, как лекарь, вновь и вновь
Дурную сбрасывало кровь,
Болящему творя добро.
Но понял я: глуха любовь;
Угомонись, мое перо.
О, как ты сдерживало дрожь,
Листы измарывая сплошь! —
Довольно; это все старо.
Утраченного не вернешь;
Угомонись, мое перо.
С конька заезженного слазь,
Порви мучительную связь!
Иаков повредил бедро,
С прекрасным ангелом борясь;
Угомонись, мое перо.
Жалка отвергнутого роль;
К измене сердце приневоль —
Найти замену не хитро.
Тебя погубит эта боль;
Угомонись, мое перо.
Не надо, больше не пиши,
Не горячись и не спеши
За той, чье выжжено тавро
Железом в глубине души;
Угомонись, мое перо.
In Aeternum
Я вечности, казалось мне, вкусил,
Когда влюбился, и судьбу просил,
Чтоб так любить достало сердцу сил
In aeternum.
В ту пору возлелеял я мечту
Завоевать упорством красоту,
Я знал, подобной я не обрету
In aeternum.
Надежды ради я терпел, страдал,
Вокруг нее, как дурень, танцевал,
И был готов служить ей, как вассал,
In aeternum.
Я ждал, мой преданный, покорный взор
Смягчит гордячки строгий приговор
И завоют мне ее фавор
In aeternum.
Увы, я понял, что труды не впрок,
Что лейкой поливаю я песок;
Ей даже слово это невдомек —
In aeternum.
Что ж! из груди навеки вырву я
То, что мне грызло душу, как змея.
Пусть там покоится печаль моя
In aeternum.
Влюбленный в отчаянье
от суровости своей дамы
О лютня, прозвени струной,
В последний раз пред нею спой
Свой безнадежный мадригал!
Нам не в новинку труд пустой;
Допой и смолкни — кончен бал!
Ей сердца песня не смягчит,
Скорей раскрошится гранит,
Суровость дамы тверже скал.
Не будем исчислять обид,
Что проку, если кончен был!
Она отбила, как утес,
Все, что к ее стопам я нес,
Как океан, за валом вал:
Любовь, мольбы и бурю слез;
Итак, довольно; кончен бал!
Но ты не думай, что стрелок,
Кто столько жертв тебе обрек,
Свой лук забыл или сломал;
Поверь, гордячка, он жесток,
И для него не кончен бал.
Не жди себе особых льгот,
Когда стрела тебя ожжет
Сражающего наповал;
Я рад — возмездие грядет! —
Хоть для меня окончен бал.
Когда тебе — седой, больной —
Придется тосковать одной,
Как я однажды тосковал
Под равнодушною луной,
Не жди пощады — кончен бал!
О, ты раскаешься тогда,
Припомнив, как была горда
С тем, кто томился, чах, вздыхал…
Уходит юность без следа;
Поблекнет день — и кончен бал.
Умолкни, лютня! И не строй
Воздушных стен над пустотой
Из жалоб, вздохов и похвал!
Ты видишь, это труд пустой;
Допой и смолкни — кончен бал!
О тех, кто его покинул
Лети, Удача, смелый сокол мой,
Взмой выше и с добычею вернись.
Те, что хвалили нас наперебой,
Теперь, как вши с убитых, расползлись;
Лишь ты не брезгаешь моей рукой,
Хоть волю ценишь ты и знаешь высь.
Лети же, колокольчиком звеня:
Ты друг, каких немного у меня.
Сатира I
Любезный мой Джон Пойнц, ты хочешь знать,
Зачем не стал я больше волочиться
За свитой Короля, втираться в знать
И льнуть к вельможам, — но решил проститься
С неволей и, насытясь ею всласть,
Подальше от греха в свой угол скрыться.
Не то, чтобы я презираю власть
Тех, кто над нами вознесен судьбою,
Или дерзаю их безумно клясть;
Но не могу и чтить их с той слепою
Восторженностию, как большинство,
Что судит по расцветке и покрою,
Не проникая внутрь и ничего
Не смысля в сути. Отрицать не стану,
Что слава — звук святой, и оттого
Бесчестить честь и напускать туману —
Бесчестно; но вполне достойно ложь
Разоблачить и дать отпор обману.
Мой друг! ты знаешь сам: я не похож
На тех, кто любит приукрасить в меру
(Или не в меру) принцев и вельмож;
Ни славить тех, кто славит лишь Венеру
И Бахуса, ни придержать язык
Я не могу, держа иную веру.
Я на коленях ползать не привык
Пред деспотом, который правит нами,
Как волк овечками, свиреп и дик.
Я не умею жалкими словами
Молить сочувствия или скулить,
Ни разговаривать обиняками.
Я не умею бесконечно льстить,
Под маской чести прятать лицемерье
Или для выгоды душой кривить,
И предавать друзей, войдя в доверье,
И на крови невинной богатеть,
Отбросив совесть прочь, как суеверье.
Я не способен Цезаря воспеть,
При этом осудив на казнь Катона,
Который добровольно принял смерть
(Как пишет Ливий), не издав ни стона,
Увидя, что свобода умерла;
Но сердце в нем осталось непреклонно.
Я не способен ворона в орла
Преобразить потугой красноречья,
Царем зверей именовать осла;
И сребролюбца не могу наречь я
Великим Александром во плоти,
Иль Пана с музыкой его овечьей
Превыше Аполона вознести;
Или дивясь, как сэр Топаз прекрасен,
В тон хвастуну нелепицы плести;
Хвалить красу тех, кто от пива красен —
И не краснеть; но взглядом принца есть
И глупо хохотать от глупых басен;
За лестью никогда в карман не лезть
И угождать в капризах господину…
Как выучиться этому? Бог весть;
Для этой цели пальцем я не двину.
Но высшего двуличия урок —
Так спутать крайности и середину,
Чтоб добродетелью прикрыть порок,
Попутно опороча добродетель,
И на голову все поставить с ног:
Про пьяницу сказать, что он радетель
Приятельства и дружбы; про льстеца —
Что он манер изысканных владетель;
Именовать героем наглеца,
Жестокость — уважением к законам;
Грубьяна, кто для красного словца
Поносит всех, — трибуном неприклонным;
Звать мудрецом плутыгу из плутыг,
А блудника холодного — влюбленным,
Того, кого безвинно Рок настиг, —
Ничтожным, а свирепство тирании —
Законной привилегией владык…
Нет, это не по мне! Пускай другие
Хватают фаворитов за рукав,
Подстерегая случаи шальные;
Куда приятней меж родных дубрав
Охотиться с борзыми, с соколами —
И, вволю по округе проблуждав,
Вернуться к очагу, где пляшет пламя;
А в непогоду книгу в руки взять
И позабыть весь мир с его делами;
Сие блаженством я могу назвать;
А что доныне на ногах колодки,
Так это не мешает мне скакать
Через канавы, рвы и загородки.
Мой милый Пойнц, я не уплыл в Париж,
Где столь тонки и вина, и красотки;
Или в Испанию, где должно лишь
Казаться чем-то и блистать наружно, —
Бесхитростностью им не угодишь;
Иль в Нидерланды, где ума не нужно,
Чтобы от буйства к скотству перейти,
Большие кубки воздымая дружно;
Или туда, где Спаса не найти
В бесстыдном Граде яда, мзды и блуда, —
Нет, мне туда заказаны пути.
Живу я в Кенте, и живу не худо;
Пью с музами, читаю и пишу.
Желаешь посмотреть на это чудо?
Пожалуй в гости, милости прошу.