Григорий Кружков

Ибн Зайдун 1003–1071

Газели

***

Тебе столько же лет, сколько дней половинной луне,
Но красою блистающей ты превосходишь ее.

Близким блеск этот кажется, но невозможность достичь
Вожделенной мечты — омрачает мое бытие.

О, в какую пустыню надежда меня завела!
Горьким сделался хлеб мой, соленным, как слезы, питье.

Распусти же поводья, любовь, и скачи во весь дух! —
Нет на свете ристалища шире, чем сердце мое.

***

Расстался с покоем влюбленный, расставшись с тобой,
Темна его жизнь, а раскрытая тайна — горька.

Он слишком поспешно простился, тебя проводив, —
Зубами с досады скрипит, что свалял дурака.

Сестра твоя в небе не так лучезарна, как ты;
Взрастивший тебя да прославится край на века.

Как долго в разлуке проклятая тянется ночь!
А помнишь, я сетовал прежде, что ночь коротка?

***

Ты, кого я называю госпожой своей охотно,
Выбранная пылким сердцем навсегда, бесповоротно!

Сколь раз завистник бледный осыпал меня хулою,
За любовь к тебе бесчестил, уязвлял насмешкой злою!

Лгут, что я поверил слухам и склонился к подозренью,
Что возревновал подругу и любовь предал забвенью.

Уверяет злоязычный: предо мной ты согрешила —
Так что нету оправданья для того, что ты свершила.

Говорят, что мне подобный оскорбленья не прощает,
Если в нем обида громче глупой кротости вещает…

Где им знать, что пленник страсти служит ей по доброй воле,
Что краса непобедима, как могучий воин в поле!

***

Жизнь отдам без раздумий, как жертва сия ни мала,
За Луну, что всегда, словно в день полнолунья, светла.

На щеках ее свежесть блестит как ночная роса —
Свет утешный для тех, кто стремится душой в небеса.

Упрекает она — терпеливо упреки сношу,
Обижает из блажи — и я же прощенья прошу.

***

Следы от стоянки любимой в заветном краю —
Пусть дождь напоит их, пусть ливень соткет кисею
Над тем пепелищем холодным, где слезы я лью,
Пусть вырастут маки, печаль утоляя мою,
Печаль о годах, когда жизнь была лугом зеленым.

Томлюсь я, прекрасной владычицей в пленники взят,
Как сладостный мускус — дыханья ее аромат,
Но уши любимой моленьям внимать не хотят,
Я жажду свиданья, тоскою жестокой объят,
И уж не мечтаю утешиться сном благосклонным.

Она как луна разливает сиянье вокруг,
Как юный тюльпан, ее стан утонченный упруг,
Глаза точно стрелы, а бровь как изогнутый лук,
Из уст ее каждое слово — отборный жемчуг,
Погибель — безумцам, ее красотой опьяненным!

Над башнями гордыми цепь облаков проплыла,
Блестят в синеве голубей серебристых крыла,
Здесь, в Кордове славной, где вся моя юность прошла,
Где отроком я амулеты носил без числа,
Меж знатных мужей я возрос благороднорожденным.

Как часто, печали не ведая, в те времена
С газелями юными я пировал дотемна,
Бросали мы ломтики яблока в чашу вина,
И яркой звездою в ладони мерцала она,
Когда мы любовь прославляли стихом восхищенным.

Скажи, вспоминая о радости нашей былой,
Когда ветерок шелестел на закате листвой
И ночь, словно путник, в дороге застигнутый мглой,
Светильники звезд зажигала над сонной землей, —
«О время! Зачем ты жестоко к несчастным влюбленным?»

***

Изойдите, глаза мои, жгучею влагой соленой!
Разорвись от тоски, мое сердце, в груди воспаленной!

Говорят: где заводится лихо, там лиха в избытке.
Даже недругу не пожелал бы я этакой пытки.

Ненасытная страсть истерзала мне душу и тело,
Я на западе скрылся, у дальнего маюсь предела.

Но недуг беспощаден, и тем нестерпимей мученья,
Чем я дальше от той, что могла бы мне дать облегченье.

О, когда бы мне ветер с востока дохнул, легкокрылый,
Ветер, веющий свежестью, вестник из Кордовы милой!

Он по небу несет облаков дождевую прохладу,
Обожженному сердцу приносит покой и усладу.

О изгнанник, свой путь направляющий к землям востока,
Бедный странник, чей день быстротечен, а ночь одинока,

Я на запад иду — задержись, повстречавшись со мною,
Как мудрец мудрецу, я тебе свою тайну открою.

Послужи мне гонцом, скромный путник с душой благородной,
И когда ты достигнешь прекрасной страны плодородной,

Той цветущей равнины, где Кордова блещет красою,
Освежи утомленное сердце рассветной росою

И местам дорогим поклонись, что мечтами согреты.
О какие дворцы там, какие сады, минареты!

Там газель молодая делила со мной наслажденье,
Ради сладких свиданий вводя сторожей в заблужденье.

Тонкий стан выгибала она, истомленная страстью,
И как будто воркуя, во мраке звенели запястья.

И прохладные перлы блестели в устах приоткрытых,
И душистые розы пылали на нежных ланитах.

Эти розы срывал я и влажные перлы целуя,
До утра воздавал благодатному мраку хвалу я.

Но увы, седина проступила сквозь черные прядки
Умирающей ночи — и прочь я бежал без оглядки.

О любимая! Друг твой томится в разлуке с тобою,
Он не пьет и не ест и к тебе лишь взывает с мольбою.

Неужели сказать не могла ты, забыв о гордыне:
«Ни к чему нам раздоры, браниться не будем отныне!»

Ты в грехах всевозможных меня обвиняла сурово,
Не простила, сказать не дала в оправданье ни слова.

Если только с чужбины вернусь, где душа истомилась,
Я на все соглашусь, лишь бы гнев ты сменила на милость.

Прикажи — и готов я любые признать заблужденья,
Ведь и подлинный грешник заслуживает снисхожденья!