Григорий Кружков

Найти и не сдаваться

По ту сторону двери было светлее. Свет шел из дальнего конца узкого коридора, уходившего прямо и верх с небольшим наклоном.

— Первый поворот направо — вон там! — Пеликаниус потыкал пальцем вбок. Он стоял передо мною в своем вытертом камзоле и смешном парике — носатый старик с тощими ногами.

— Неужели вам триста лет? — спросил я и сам поразился бестактности вопроса.

— Не бойтесь, — спокойно отвечал магистр. — Вы действительно разговариваете с призраком. Но разве это страшнее, чем раскрыть книгу? Здесь мы должны расстаться. Меня заждались, да и я заждался. Жажда мудрых бесед влечет меня, как колодец со свежей водой — верблюда, пересекшего пустыню.

Он повернулся и побрел вверх по коридору. Свет, брезживший вдали, на мгновение просиял ярче, а потом стал тускнуть, тускнеть и гаснуть — и наконец тьма коридора поглотила магистра.

Я прошел немного вперед и оказался на распутье. Вправо уходил ход и влево — другой. Согласно наставлениям Яна, мне следовало повернуть направо, но неудержимое любопытство влекло меня в противоположную сторону. Я стоял, раздираемый демоном выбора.

«В ПРАВОЙ НОГЕ ТО, ЧТО БЫЛО, В ЛЕВОЙ НОГЕ ТО, ЧТО БУДЕТ», — припомнилось мне.

И я повернул налево.

Короткий проход завершился ступеньками и рассохшейся щелявой дверью. Я толкнул ее и оказался на веранде, выходящий в вечереющий сад. Я знал этот дом на соседней улице, этот сад, заросший крыжовником и высокими красными мальвами, знал и девушку, которая часто качалась в гамаке между двумя соснами. На этот раз она сидела в плетеном кресле поодаль, спиной ко мне, и читала.

Я тихонько притворил дверь чуланчика, откуда только что вылез, и сделал несколько шагов к крыльцу, намереваясь незаметно скрыться. Но одна из половиц пропела, и девушка обернулась. Глаза ее были мокрыми и взъерошенными, как цветы после дождя.

— Если вы это из-за Колобка, — быстро сказал я, — то напрасно. Ничего его лиса не ам и не съела. Это опечатка. И вообще, Колобок означает солнышко. Бабка его поутру испекла, горяченького — он и покатился. А лиса язык обожгла — так ей и надо!

Она смотрела на меня, не понимая.

— А если вы читаете про собаку Баскервилей, там тоже все перепутано. Собачка была маленькая, беленькая и никого не кусала. Она любила овсянку, как и ее хозяин, и приносила ему зонтик. Многие книги поступают к читателю в испорченном виде. Это потому, что они долго лежат на складе и не проветриваются. Если книги не перелистывать регулярно, в них запросто могут завестись разные черти, разбойники и прочие ужасы. Во избежание этого страницы свежует перекладывать мятой и колокольчиками.

Карие глаза наконец улыбнулись.

— А может быть, это роман про любовь? — с тревогой продолжал я. — Умоляю вас, не читайте таких книг, вы уже не в том возрасте. Про любовь можно читать только до двенадцати лет и обязательно сидя высоко на дереве…

Она встала и подошла ко мне так близко, что мне захотелось коснуться ее темных волос.

— Я не знаю, для чего вы наговорили столько всего сразу, — серьезно сказала она. — Но, если хотите, я налью вам чаю с вареньем. Крыжовенным.

— Как вас зовут?

— Марианна. Или просто Аня.

Внезапный шквал пролетел по саду, взметнув красную футболку на веревке, и канул в гуще сирени.

— Марианна? — испуганно переспросил я. — Где же вы были в позапрошлом году?

— Как где? Училась в Полиграфическом институте.

— А в каникулы? — допытывался я с идиотской настойчивостью.

— На даче. А еще ездила в Болгарию к подруге.

— А в Новой Зеландии вы не были? Или в тех краях?

— Нет… Конечно, нет.

Я облегченно вздохнул.

— Извините, Аня… Про Новую Зеландию — это так, недоразумение. А вообще-то я зашел к вам попросить свечу. У меня перегорело электричество — (про извержение я, конечно, не стал говорить), — и до завтра мне уже не достать ни лампочки, ни пробок.

— У меня, кажется, есть свечка. Пойдемте со мной.

Комната, куда привела меня Аня, была вся завешана рисунками и, что меня больше всего поразило, куклами, искусно сделанными из папье-маше и разноцветных лоскутов. На стенах висели и Рыцарь, и Арлекин, и даже Баба-Яга, а на трехрожковой люстре, верхом на одном рожке, сидел Гном в красной курточке и в колпачке.

Аня достала с полки большую жестянку из-под печенья и высыпала на стол содержимое. Там были нитки, пуговицы, значки, пегое каменное яичко, шелковая ленточка и еще много всего. Аня достала из этой кучи фигурную свечку в виде елочки и дала мне.

— А что здесь? — спросил я, показывая на полку, прикрытую занавеской.

Но Аня, казалось, пропустила вопрос мимо ушей.

— Смотрите, не сгорите! — в шутку предупредила она.

И потом, уже прощаясь со мной на крыльце, повторила:

— Поосторожней с огнем!

Уже совсем стемнело, когда я подошел к своему дому и отпер дверь. По привычке потянулся к выключателю, но вспомнил про разбитую лампочку и достал из кармана Анину свечку. Комната, озаренная тонким фитильком, предстала во всем своей грустном беспорядке и разоре. Я бросил взгляд в угол.

Сапог не было.

Что такое? Дверь была заперта, окно (я проверил) тоже. В форточку смогла бы пробраться разве кошка — или очень худой ребенок.

Я накапал воска в осколок блюдца, прикрепил свечу, поставил на стол, сел — и сразу же вскочил! Посредине стола торчал воткнутый нож, и им была приколота записка. Записка? Нет, только обрывок шелковой ленточки с надписью во всю длину:

«БОРОТЬСЯ И ИСКАТЬ, НАЙТИ И НЕ СДАВАТЬСЯ!»

И тут у меня в голове зажглась лампочка понимания. Конечно же, это Босой, дважды услышав про таинственные сапоги, забеспокоился и замыслил план. В последнюю секунду он успел спрыгнуть с вертолета и прокрасться за мной. Когда я свернул налево в подземном лабиринте, он свернул направо, прокрался в мою комнату и, видимо, признал сапоги. А уж там ему не составило труда вытащить их через форточку и убежать.

Вот как было дело. Но за этой внешней канвой событий, несомненно, лежал неукротимый нрав Кота-В-Сапогах, его не погасшая жажда приключений и опасностей, еще больше подогретая предсказанием-девизом: «БОРОТЬСЯ И ИСКАТЬ, НАЙТИ И НЕ СДАВАТЬСЯ!» Ну что же! Счастья и удачи тебе, Кот!

Покуда все, что запекалось в пироге Судьбы, аккуратно сбывалось. Все ли? Я порылся в кармане и достал улику. Улику своего грешного любопытства. Сознаюсь, что в последний момент, покидая дом Яна и Яны, я не утерпел и вытащил из-под тарелки предсказание Яна. Это было даже не предсказание, а «так, ерунда, к делу не относится» — три смешных слова на шелковой ленточке: «НЕ ЗАБУДЬ ТАБЛЕТКИ».

Я снова сел за стол, смахнув с него на пол камни и осколки, и призадумался. Свечка-елочка горела передо мной, источая запах хвои и прошедшего дождя. Комната вокруг меня, казалось, приподнялась и поплыла, как воздушный шарик, улетающий в небо. Я подошел к радиоприемнику, включил его и наугад повернул ручку.

И раздался голос Яны. Она пела, и было что-то особенное в этой песне — не в словах и не в мелодии, а в том, как ее высокий грустный голос сочетался с низкими вздохами гитары. Как будто это разговаривали два человека — один тоскующий, а другой сочувствующий, или даже два голоса внутри одного человека. Она пела по-английски, и я почти все понимал.

Ежик, спящий
под грудой опавших
листьев сирени,

Жаба, читающая
китайские стихи
в шевелящихся тенях
крапивы и мяты,

Маленькая коноплянка,
слишком робкая,
чтобы принять утешение,
к которому она взывает
из куста бузины, —

Эти трое
оплачут меня,
когда я умру.