Григорий Кружков

Теофиль Готье Pierre Jules Théophile Gautier
1811–1872

Луксорский обелиск

Пред этим храмом опустелым
Стою я, древний часовой, —
Один, как перст, на свете целом,
Забытый в смуте вековой.

До горизонта без границы,
В дали бесплодной и немой
Пустыня желтая искрится,
Развертывая саван свой.

И небосвод недвижно-синий,
Лазурью вечною пыля,
Еще одной простерт пустыней
Такой же скудной, как земля.

Подернут пленкою свинцовой,
Нил светится, и бегемот,
Ныряя, тушей стопудовой
Морщинит гладь угрюмых вод.

В песке, на солнце раскаленном,
Проводят крокодилы дни,
И в обморок порой со стоном,
Измучась, падают они.

В жабо упрятав клюв свой длинный,
На древней стеле дотемна
Разгадывает ибис чинный
Времен минувших письмена.

Шакал завоет, засмеется
Гиена где-то в стороне,
И с хриплым писком ястреб вьется
Кругами в ясной вышине.

Но громче всех в глуши пустынной
Зевает сфинкс — его томит
Один и тот же вид старинный,
От века неизменный вид.

Вскормленный вечною жарою
И блеском выжженных равнин,
С какой тебя сравнить хандрою,
Востока величавый Сплин!

Ты исторгаешь крик: «Помилуй!»
Близ этих сумрачных колонн
Твоей неодолимой силой
И зверь и камень побежден.

Но ни слезинки не скатится
Из глаз бесчувственных небес,
На молчаливые гробницы
Тысячелетий давит вес.

Ничто не возмутит покоя
Твоих, Египет, стен и скал.
Увы! могущество какое
На неподвижность ты сменял!

Нет скуки горше и угрюмей,
Она подступится опять —
Но, кроме обветшалых мумий,
Здесь друга даже не сыскать!

Я вижу столб, что вбок клонится,
Облупленный годами фриз,
И белых лодок вереницы
Скользят по Нилу вверх и вниз.

Ах, если бы в Париж прекрасный
Перенестись я к брату мог,
Где, славой окружен всечасной,
Стоит он, строен и высок!

Толпятся перед ним зеваки
И разбирают по складам
Иератические знаки,
Рубцы, созвучные мечтам.

И влага шумная фонтанов,
На пыльный залетев гранит,
Волною радужных туманов
Его вершину золотит!

Одной скалы мы порожденье,
И вырубили нас равно,
Но вечный мой удел — забвенье,
Он жив — я мертв уже давно!