К другу-читателю Перед отплытием
Идея книги как «слоеного пирога», в которой переводы стихов перемежались бы статьями об авторах и широким иллюстративным рядом, впервые возникла у меня, когда я готовил антологию английской поэзии XVI века «Лекарство от Фортуны». Спустя некоторое время после выхода той книги появилась мысль сделать что-то подобное по XIX веку. Времена в чем-то сходны, а в чем-то контрастны. Та эпоха словно освещена яркой зарей Возрождения, на этой — уже лежит отсвет сумерек и заката. Там — славная Елизавета, полвека без малого просидевшая на троне, здесь — королева Виктория, правившая более шестидесяти лет, и при ней Британская империя достигла пика своего могущества. <…>
Важно было найти какой-то стержень, внутренний сюжет. В той книге был образ Фортуны, капризной и неверной. В этой — Прогресс, возомнивший, что в нем одном — счастье человечества. Вот от чего следовало теперь искать лекарство. И поэты нашли его там же, где и раньше находили: в тигле воображения, на дне чернильницы.
Огромной помощью был энтузиазм замечательного книжного художника Сергея Любаева, чьи эрудиция и вкус обеспечили успех «Фортуне». Он сразу понял и принял не только тему, но и рискованную идею книги (Поэзия на фоне Прогресса). Он разделял мое пристарстное отношение к девятнадцатому веку, из которого все мы вышли. И впрямь, кого наше поколение читало в детстве, кто нас подспудно воспитывал? Пушкин с Гоголем да Жюль Верн с Конан-Дойлем. <…> Так образовалась дружная команда нашего судна, на которое мы приглашаем и вас, читатель.
Конечно, эпоха, в которую мы собираемся отправиться, не рай земной и не царство чистой красоты. Девятнадцатый век пахнет углем и дымом — это эпоха великих изобретений, изменивших лицо Земли: пароходы, железные дороги, телеграф, телефон… «Век шествует путем своим железным…», — сказал Баратынский. Поэзия едва не задохнулась в атмосфере, раскаленной социальными вопросами, отравленной духом практичности и пользы. Но выжила, обретя новое дыхание.
Снова вспомним Баратынского, воспевшего пироскаф — страшилище прогресса, фыркающее огнем и дымом:
Мчимся. Колеса могучей машины
Роют волнистое лоно пучины.
Парус надулся. Берег исчез…
На первых пароходах (пироскафах) обычно имелась и паровая машина с трубой, и мачты с реями и парусами. Вот таким полупарусным, полупаровым кентавром представляется мне девятнадцатый век. Да и сама Англия — судно, отколовшееся от пристани Европы, усердно пыхтящее трубами своих фабрик и заводов и, в то же время, осененное неувядающим парусом романтики и поэзии.