Григорий Кружков

Полнолуние

Войдя в дом, Гильом снял куртку и, не зажигая света, упал на кровать. «Вот сейчас полежу немного, — думал он, — и пойду искать Ёжкина». Голубой туман растекался перед его глазами. В сумраке все казалось зыбким, как в подводном царстве: потолок, верхний край шкафа, зашторенное окно. Гном смотрел снизу вверх, как утопленник смотрит со дна на проплывающих рыб и осьминогов. Осьминогом была люстра с четырьмя отростками-шупальцами (почему не с восемью? очевидно, остальные она потеряла в схватке с кашалотом.) Люстра нависала над ним, как бы размышляя, не пора ли ей спуститься пониже и полакомиться утопшим морячком. «Нет, еще не пора, — решила она. — Вон он как ручками-то играет: то в кулаки сожмет, то за голову схватится. Терпение, терпение…»

Хищная повадка люстры не ускользнула от взгляда Гильома. «Попробуй только, калека несчастная! — мысленно отвечал он осьминожице. — И последние четыре лапы обломаю!»

Люстра испугалась и притворился черепахой, которая быстро поползла по потолку, потом по стене — слезла на пол и предложила: «Садись ко мне на спину — и поскакали!» Для пущей убедительности она даже встала на дыбки и заржала, как конек-горбунок.

«Сходим с ума помаленьку», — подумал гном (почему-то в множественном числе) и протер глаза. Черепаха тут же превратилась в журнальный столик с четырьмя ножками.

— Из всего, что с четырьмя ножками, мне нужно только Ёжкина! — объяснил Гильом столику. Но кто-то внутри него ответил — спокойно и бесжалостно:

— Ты его больше никогда не увидишь. Закрой глаза и засыпай.

— Я не могу засыпать!

— Почему?

— Потому что я не знаю, что буду делать, когда проснусь.

— Как всегда.

— Если я его никогда не увижу, то всегда будет «никогда»!

Бом-бум! Настольные часы с бронзовой фигуркой индейца на мгновение запнулись, перескакивая через цифру двенадцать, но сразу же застучали еще громче. «Всегда — никогда! Всегда — никогда!» — твердили они, размахивая маятником, как томагавком.

— Ты заведешь себе другого кота или кошку, — убедительно продолжал голос. — Мало ли бездомных в городе. Или купишь на рынке. Все животные нуждаются в ласке и заботе. Я-то знаю.

— Кто ты? — испуганно воскликнул гном.

— Я голос твоего рассудка. Успокойся.

— Нет, ты голос моего безумия! — возразил Гильом. — Конечно, можно купить или подобрать другую кошку. Но разве ты не понимаешь, что это значит — порвать единственную ниточку, которая тянется отсюда — туда, где Ёжкин?

Гильом сел и протянул руку к окну. Завешенное плотной занавесью, оно все больше голубело, набухало сиянием, словно за ним проплывала целая стая электрических спрутов. Но это были не спруты, а лунный, набирающий силу свет.

— Видишь, сквозь щель в занавеске пробился луч? Быть может, он и не может притянуть Луну к Земле, а все-таки прочнее его нет ничего в мире. Ты не веришь? Хочешь, я попробую разрезать его ножницами? или ножом?

— Ляг и усни. Не стоит играть острыми предметами.

— Хорошо, я усну… Но только на пять минут. Может быть, он что-то хочет сказать мне во сне…

Гильом покорно опустил голову на подушку и приготовился закрыть глаза… как вдруг вскочил, словно его что-то подбросило. Что это прозвучало — мяуканье? Но откуда? Гном шагнул к окну и резко раздвинул шторы.

Лунный свет хлынул в комнату. Так накатывает девятый вал: Гильому показалось, что он сейчас захлебнется, что ему не хватит дыхания. Это был целый потоп голубизны — с плеском и пеной, с воронками и водоворотами, с подводными холодными течениями, хватающими за ноги. Комната кипела, как бухта, заполненная волнами прилива; и внезапно Гильому сделалось тесно между ее стен-скал, захотелось, пока прилив растет, выплыть из этой узкой бухты в открытое море. Он распахнул дверь на крыльцо и, зажмурив глаза, шагнул прямо в этот сверкающий сияющий простор, в серебряный океан полнолуния.

И вновь раздалось мяуканье. Даже больше, чем мяуканье.

— Ну что же ты, Гильом? Хватайся за нить и тяни! За лунную ниточку — скорее, скорее!

И тогда, ослепленный, ничего не понимающий, Гильом протянул руку к лунному лучу и стал тянуть, перебирая руками, как рыбак тянет сеть с уловом. Мяуканье приближалась — еще секунда, еще…

И вдруг что-то прыгнуло из ниоткуда прямо на грудь Гильома, прыгнуло и уцепилось, и Гильом прижал к себе это что-то и — о, чудо! — это была не лягушка и не подушка, не галка и не мочалка, не баранка и не кочан капусты. А это был его Ёжкин, приехавший с Луны.