Два заклинания
Известно, что «Заклинание», написанное Пушкиным в Болдине, — версия стихотворения Корнуолла с идентичным названием («An Invocation»), которое начинается так:
I
If, at this dim and silent hour,
Spirits have a power
To wander from their homes of light,
And on the winds of night
To come, and to a human eye
Stand visible, like mortality —II
Come thou, the lost Marcelia, thou —
And on thy sunny brow
Bear all the beauty as of old…
В подстрочном переводе все семь строф Корнуолла звучат так:
1. Если в этот смутный, безмолвный час духи могут покидать свою светлую обитель и, слетая на крыльях ночного ветра, являться очам смертных, как живые, —
2. Приди, погибшая Марселия, приди и на сияющем челе принеси всю свою былую красоту, чтобы, взглянув на тебя, я сподобился узреть зрелища небес.
3. Или, если ты похожа на демона или на зыбкую тень или на кровавый призрак, являющийся при свете факелов и громе барабанов тревожить сон воина, — приходи, я желаю тебя видеть.
4. Я желаю говорить с тобой о славных героях, о мертвецах и их мрачных жилищах, и ощутить их волшебную тишь, и скорбеть о неоплаканных, и узреть, как далеко зияющие гробы простирают свои призрачные руки — и услышать зов собственной судьбы.
5. И узнать, как долго лежат мертвые в своих темных постелях, и чувствуют ли они, и могут ли радоваться или плакать в той странной области теней. Приди же ты, кого зову, приди, не медли.
6. Но ты там, о сияющий дух, где раньше всех нас унаследовала свой голубой дом, и ты вольна, как блуждающий луч, скитаться от звезды к звезде и озарять нас с небес своей улыбкой.
7. Будь же вечно моей звездой, о нежная и прекрасная, и я буду вечно обращать свое лицо ночами к тебе, мой отрадный светоч, и представлять себе, пока ты глядишь на меня, что меня озаряет улыбка рая.
Стихотворение можно разделить на три семантических отрезка. В первом (строфы 1–3), собственно, и заключается призыв прийти, заклинание мертвой. Во втором (строфы 4–5) автор проявляет пытливый интерес к тайнам загробного мира, предполагая сведать их от призываемой тени — в том числе, возможно, и тайну собственной судьбы. Наконец, в третьем отрывке (строфы 6–7) возлюбленная превращается в звезду: поэт выражает уверенность, что она воцарилась на небе и отныне будет вечно озарять его земную дорогу своей неземной улыбкой. Сравним это со стихотворением Пушкина.
О, если правда, что в ночи,
Когда покоятся живые,
И с неба лунные лучи
Скользят на камни гробовые,
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы, —
Я тень зову, я жду Леилы:
Ко мне, мой друг, сюда, сюда!Явись, возлюбленная тень,
Как ты была перед разлукой,
Бледна, хладна, как зимний день,
Искажена последней мукой.
Приди, как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно: сюда, сюда!Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего,
Иль чтоб изведать тайны гроба,
Не для того, что иногда
Сомненьем мучусь… но, тоскуя,
Хочу сказать, что все люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!
Нетрудно видеть, что первая строфа Пушкина близко передает первую строфу Корнуолла, вторая — близко соответствует второй и третьей строфам английского оригинала: в ней речь идет о возможных формах — страшных или утешных, — в которых тень возлюбленной может явиться. Но последняя строфа пушкинского стихотворения не только не отражает содержания заключительных строф Корнуолла (с четвертой по седьмую), но прямо опровергает их! На диаграмме, приведенной ниже, это отражено в виде сломанных стрел:
Пушкин кардинально меняет оба лирических мотива Корнуолла. Во-первых, он не желает ничего узнавать про тайны гроба, во-вторых, он не согласен, чтоб возлюбленная ему улыбалась издалека, как звезда с неба. Его любовь в своем страстном излиянии отрицает саму разницу между здесь и там. Заклинание тени превращается в заклинание живой женщины с характерными возгласами нетерпеливого любовника: «хочу!», «люблю!», «я твой!» — и заклинательными повторами:
Xoчу сказать, что все люблю я,
Что все я твой: сюда, сюда!
Таким образом, лирический сюжет «Заклинания», отталкиваясь от экспозиции Корнуолла, идет в прямо противоположном направлении: Пушкина не занимают потусторонние вопросы, он хочет видеть и осязать свою возлюбленную немедленно — здесь и сейчас. Обратим еще внимание на два важных момента. В отличие от Корнуолла, Пушкин призывает возлюбленную явиться не с «сияющим челом», а такой, какой она была в миг разлуки — бледной, искаженной «последней мукой», но преображенной и возвышенной в его глазах этой мукой (мотив страдающей красоты!). Второй мотив — тема «людской злобы», убившей его любимую. Именно тогда он впервые называет ее «другом»: перед лицом враждебного света они не только любовники, но и союзники.
Зову тебя не для того,
Чтоб укорять людей, чья злоба
Убила друга моего…
Людская злоба играет здесь ту же роль, что «дурной глаз» и «злой язык» в стихотворении Эдгара По «Линор» («Lenore»):
How shall the ritual then be read — the requiem how be sung
By you — by yours, the evil eye — by yours the slanderous tongue
That did to death the innocence that died and died so young?[Как вы будете исполнять похоронный обряд, как будете петь погребальную песнь — вы, злые очи и лживые языки, причинившие смерть той невинной, которая умерла — умела такой молодой?]
Эдгар По считал, что смерть прекрасной женщины — «самый поэтический предмет на свете»1. Действительно, это тема его лучших, самых знаменитых стихотворений: «Ворон», «Аннабел Ли», «Линор», «Улялюм»… Пушкинское «Заклинание» обладает такой же магической, шаманской силой.
«Я здесь, Инезилья…» — стихотворение совершенно в другом роде. Пушкин абсолютно точно перевел первую строку «Серенады» Корнуолла:
serenade
Inezilia! I am here:
Thy own cavalier
Is now beneath thy lattice playing:
Why art thou delaying?
Сравнивая оригинал с переводом, видим, что размер и способ рифмовки в русском варианте изменены. Кроме того, Пушкин усилил, даже утрировал, элемент испанской стилизации, в частности за счет щеголеватых рифм «Инезилья — Севилья», «петли — нет ли» и донжуанских мотивов «гитары и шпаги». Зато он решительно выбросил «очи рассвета», «благоуханные цветы», «звездных фей» и тому подобные поэтические штампы и превратил бледный, банальный оригинал в яркое и полнозвучное русское стихотворение.
Белинский, а вслед за ним и первый биограф Пушкина Анненков отмечали, что «Я здесь, Инезилья» — та самая песня, которую Лаура поет в «Каменном госте»2. Если мы примем это свидетельство за истину, то возникает вопрос: о которой из песен идет речь — ведь Лаура поет две песни во второй сцене. Про первую из них она небрежно объявляет гостям, что ее сочинил Дон Гуан, — заставляя Дона Карлоса скрежетать зубами от ревности. Вторую же песню Лаура поет гостям на прощание, на сон грядущий. Законы театра требует в подобных случаях, чтобы одна песня была живая и веселая, а другая — медленная и меланхолическая. Естественно предположить, что медленной была прощальная песня. Тогда «Инезилья» должна быть как раз той самой песней, которую сочинил Дон Гуан. Обратим внимание на имя. Инезилья — уменьшительное от Инезы, а это — имя той женщины, которую Дон Гуан вспоминает в первой сцене:
Дон Гуан
(задумчиво)
Бедная Инеза!
Ее уж нет! как я любил ее!Лепорелло
Инеза! — черноглазая… о, помню.
Три месяца ухаживали вы
За ней; насилу-то помог лукавый.
Итак, сопоставим все имеющиеся данные. Дон Гуан ухаживал за Инезой три месяца (показания Лепорелло); было бы странно, если бы за такой срок он ни разу не спел ей серенады. с другой стороны, по свидетельству Лауры, Дон Гуан сочинил песню про Инезилью. По всей вероятности, это и есть та серенада, которую он сочинил для бедной Инезы и исполнял у нее под балконом. В пьесе есть намек на мстительного мужа: «Муж у нее был негодяй суровый, Узнал я поздно…» Справедливости ради заметим, что строки вроде: «Проснется ли старый, мечом уложу», — взбесят и самого терпеливого супруга.
Что же получается? Если Пушкин предназначал свою «серенаду» для песни Лауры во второй сцене (а она идеально туда подходит, и большинство постановщиков «Каменного гостя» вводят ее без колебаний3), то отсюда следует неожиданный вывод: «Я здесь, Инезилья» так же, как и «Заклинание», — стихи к мертвой возлюбленной! Внимательному зрителю «Каменного гостя» они должны напомнить о «бедной Инезе» — погибшей возлюбленной Дона Гуана. Обратим внимание на сходство в описании Инезы-Инезильи и Леилы: в обоих случаях красота связана со страданием: «странную приятность я находил в ее печальном взоре и помертвелых губах», — сказано про Инезу. «Бледна, хладна, как зимний день» — про возлюбленную «Заклинания». Таким образом, песня Лауры во второй сцене «Каменного гостя» оказывается вдвойне драматична. Красотка Инезилья, которую гитарой вызывают на балкон: «Что медлишь?» — так же мертва, как и Леила, которую кличет: «Я твой! Сюда, сюда!» — ее безумный любовник.
- Poe E. A. The philosophy of composition. [↩]
- См. комментарий Н. Эйдельмана в кн.: Болдино. Осень 1830. М., 1989. С. 272. [↩]
- Например, телефильм Михаила Швейцера «Маленькие трагедии» (1978; муз. А. Шнитке, в роли Дон Гуана — В. Высоцкий) использует «Я здесь, Инезилья…» в качестве первой песни Лауры и «Жил на свете рыцарь бедный…» — в качестве второй. [↩]