«Пространством и временем полный»
Несколько примеров применения «закона ветхого Данте». С. С. Аверинцев однажды предположил, что строка Мандельштама «Всю дорогу шумели морские тяжелые волны» отсылает нас к первой главе «Илиады». Характерна его аргументация: «Гомеровский стих очень близок к самому началу поэмы, так что его шансы попасться на глаза Мандельштаму чрезвычайно велики; раз начав читать „Илиаду“ с начала, невозможно не дойти до него, а дойдя, трудно не запомнить»1.
Мандельштам учился не в классической гимназии, а в реальном училище (Тенишевском), следовательно, «не проходил» древнегреческого языка. Но известно, что он пробовал изучать его позже и, как любой начинающий, вряд ли миновал начальные строки «Одиссеи», которые в переводе Жуковского звучат так:
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел,
Много и сердцем скорбел на морях…
и т. д.
Обращает внимание трижды употребленный корень «много»; в оригинале соответствующий корень «полла» употреблен четыре раза, причем уже в первой строке он встречается дважды, один раз в составе сложного слова «полюстропон» («многоопытный»). Вот эта строка в примерной русской транскрипции:
Андре мой энепе, муса, полюстропон хос мала полла…
Мне кажется, что концовка стихотворения «Золотистого меда струя из бутылки текла…» отсылает нас к первой строке «Одиссеи»:
И покинув корабль, натрудивший в морях полотно,
Одиссей возвратился, пространством и временем полный.
Эти строки озвучены с упором на тот самый же корень «полла» («полотно», «полный»), что и начало «Одиссеи». Особенно близки (эвфонически почти изоморфны) второе полустишие у Мандельштама и Гомера: «полюстропон хос мала полла» — «пространством и временем полный». Заметим, что такое звуковое эхо вполне оправдано в художественно-смысловом аспекте. Стихотворение, начавшееся с описания крымской дачи и виноградников, «приплывает» в конце концов в гомеровскую Грецию и заканчивается там, где начинается погудка Гомера: «О том муже расскажи, Муза, многоопытном, который много (странствовал)…»
Отсутствие у Мандельштама классического образования здесь роли не играет; любя Гомера, вряд ли можно за всю жизнь не поинтересоваться, как звучит по-древнегречески первая строка «Одиссеи», а один раз услышав: «Андре мой энепе, муса», — невозможно это не запомнить. В данном примере нелады Мандельштама с языком оригинала исчерпывающе объясняют, почему у него «ветхий Данте выпадает» уже после первой прочитанной строки.
Стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла…» кончается Гомером, а начинается оно, между прочим, Фридрихом Ницше. Чтобы убедиться в этом, нам не придется идти дальше первой страницы «Предисловия Заратустры»:
Я пресытился мудростью, как пчела, собравшая слишком много меда. <…> Благослови эту чашу, чтобы золотистая влага текла из нее [курсив мой. — Г. К.].
Так говорил Заратустра, I, 1
Сочетание Заратустры и Одиссея лишь на первый взгляд может показаться странным. Начало и конец стихотворения в этой системе аллюзий отчетливо корреспондируют: «слишком много меда» (мудрости) собрал Заратустра, льющегося через край «тягуче и долго»; «пространством и временем полный» возвратился многоопытный Одиссей, который, «странствуя долго», многое познал и пережил. Так скиталец Заратустра через все стихотворение протягивает руку скитальцу Одиссею.
Интересно, что свой мед аллюзий «ленивая пчела» Мандельштам собрал с самых первых страниц своих источников, буквально с первых абзацев.
- Аверинцев С. С. Золотистого меда струя из бутылки текла… // Столетие Мандельштама: Материалы симпозиума. Нью-Йорк, 1994. В тексте, вероятно, описка: дается ссылка на 15-й стих, в то время как сходство со строкой Мандельштама обнаруживает стих 483: «Страшно вкруг киля его зашумели пурпурные волны» (перевод Н. Гнедича). Впрочем, все стихи первой главы можно считать достаточно близкими к началу поэмы, так что это не меняет логики автора. [↩]