Неуловимый Джо
Редко какой человек, прибывший в Форт Куинси по делам или оказавшийся там проездом, не завернет в «Салун Хромой Лошади» старины Билла пропустить стаканчик виски и узнать последние городские сплетни. Зашел туда и Фрэнк Занудас, один из богатейших скотоводов во всем Техасе. Он как раз прикупил новое стадо и приехал в Форт Куинси нанять пару толковых ребят себе на ранчо.
Старина Билл напил ему обычную порцию, посетовал, как водится, на худые времена, вывалил кучу свежих новостей, сам задал несколько вопросов и вскоре был в курсе дела.
— Тебе повезло, Фрэнк, — сказал он. — Если ты ищешь подходящего парня приглядеть за стадом, то лучшего, чем Джон О’Кстати, по прозвищу Неуловимый Джо, тебе не найти. Он один стоит четырех ковбоев.
— А почему он Неуловимый?
— Потому что смерть много раз гналась за ним по пятам, но так и не поймала. Да вон он — там, за крайним столиком. Столкуйся с ним, Фрэнк, не пожалеешь.
Занудас так и поступил. Выслушав его предложение, Джо помолчал и сказал:
— Я бы, может, и согласился, да мне не так легко угодить. Харч или там деньги — это для меня дело десятое. Мне главное — какой хозяин, чтобы свой был парень, без придирок, чтобы жить с ним душа в душу. Я ведь человек простой, хитрить не умею, врать тоже, но если меня обижают или, скажем, сомневаются в моем слове…
И Джо многозначительно похлопал себя по бедру, где висел двадцатизарядный кольт в кобуре из оленьей кожи.
Скотовод не совсем понял, куда клонит Джо, но очень обрадовался тому, что деньги для него — дело десятое. «Такого парня нельзя упускать», — подумал он про себя.
— Ну, конечно, Джо! Ты простой, а я еще проще, ей-ей! Я камня за пазухой не держу, Джо. По рукам, что ли?
— А кстати, — заметил Джон О’Кстати, словно что-то припомнив, — порой и камень за пазухой бывает не вреден. Даже два.
— Как это? — удивился Занудас.
— А вот была такая история. Пас я тогда табуны в Оклахоме, — начал Джо. — Просыпаюсь на заре от громкого жужжания над самым ухом. Приоткрываю чуть-чуть один глаз и слышу, один москит говорит другому:
«А у этого, пожалуй, кровь погорячее будет, чем у Черного Койота».
«Да уж погорячей! — отвечает другой москит. — Догонит он Койота, держу пари, и посчитается с ним как надо».
«Ага! — смекаю я себе. — Никак Черный Койот пожаловал». А надо сказать, что это был конокрад и бандит, известный по всей Оклахоме. Не столько храбростью, сколько хитростью да изворотливостью. Вскакиваю на ноги, смотрю: десяти лучших лошадей нет, только вдали слышится цоканье копыт. Прыгаю на своего вороного и бросаюсь в погоню.
Увидев, что его догоняют, Черный Койот бросил ворованных лошадей и припустил галопом, то и дело оборачиваясь и паля напропалую из кольта. Ну да мне от пули увернуться — все равно что бычка заарканить, плевое дело. Дождался я, пока у него патроны кончатся, выхватил свой двадцатизарядный. Бабах! Срезаю пулей подпругу, на которой держится седло, — даже не поцарапав бок лошадке, заметь! Свалился Черный Койот вместе с седлом на землю. Сейчас, думаю, возьму его тепленького, голубчика!
Не тут-то было. Вытаскивает этот ловкач из кармана две пружины, моментально привинчивает к башмакам и дает такого стрекача — не Койот, а чистый заяц! Каждый прыжок на пружинах — сорок футов, не меньше. На лошади не угонишься.
Но я-то все эти хитрости знаю. Соскакиваю с коня, привинчиваю ему на копыта четыре пружины — и снова в погоню. Ну и разогнались мы с вороным! Что ни скачок, то четверть мили. Вот уже настигаем Черного Койота, а тут нам наперерез — огромное бизонье стадо. Сейчас такие стада не часто встретишь. По реву и грохоту — горная река, по ширине — море, и другого берега этого моря не видно.
«Все, — думаю, — деваться тебе некуда, хитрец!» А он вдруг скидывает башмаки, прыгает на ближайшего бизона и бежит себе
по бизоньим спинам поперек потока. И то сказать, идут бизоны впритирку, так тесно друг к другу, что и оступиться некуда.
Ладно. Бросаю вороного на этом берегу, а сам бегу по бизоньему морю вдогонку за Койотом. Полчаса бежим, час — никак стадо не кончается. Я уж выдыхаться стал, как вдруг — река. Настоящая, с водой. И баржа по реке. Койот первым соскочил с бизонов в воду, доплыл до баржи, вылез на корму, радуется, большой нос мне оттуда делает. А я стою на берегу, и уж плыть сил нет, и чувствую — не догоню я проклятую баржу.
Оглянулся я: вижу, растет поблизости молодая стройная березка. Засунул я за пазуху два камня потяжелее и полез на ту березку. Чем выше, тем больше гнется ствол, а как я до вершины долез, так он в дугу согнулся, на землю меня возвратил. Ноя березку не отпускаю. Наоборот, обхватил ее покрепче ногами, как лошадку, погарцевал немного туда-сюда, прицелился — и разом выкинул из-за пазухи оба тяжелых камня. Вес мой резко уменьшился, березка распрямилась и выбросила меня, как катапульта, в воздух — со свистом!
Черный Койот ничего понять не успел, как я уже обрушился на него с неба, сбил на палубу, руки связал и на первой же пристани сдал местному шерифу. А вы говорите — камень за пазухой…
«Ого! — подумал Фрэнк Занудас. — С таким парнем никакие скотокрады не страшны». А вслух сказал:
— Вы смелый человек, Джо. Подумать только, ведь вы могли промахнуться мимо баржи, упасть в воду и утонуть!
— Так я же подруливал в полете, — самодовольно ответил ковбой.
— Вы и летать умеете? — изумился Занудас.
— Не то чтобы очень. Но с летунами ушастыми дело иметь приходилось. Хотите, расскажу? Вот только возьму еще порцию. Ну, слушайте, — начал Джо, отхлебнув самую малость из стакана. — Было это много лет назад в штате Монтана, возле самых Скалистых гор. Пас я стадо у одного фермера, и как-то раз — дело было по осени — потерялась у хозяина корова. Все вокруг обрыскали — и перелески, и овраги, и все закоулки, — нет как нет. А хозяин никак не успокоится: мол, эта корова дороже ему десяти других, молоко у нее какое-то особенное, в общем, вынь ему да положь его любимую Долли. «Не иначе, как она ушла в горы, по Дороге духов, — говорит он мне. — Поиши ее там, Джо, дойди хоть до перевала, а найди мне мою коровку».
А надо вам сказать, что Дорога духов не случайно так называется, и не зря по ней сто лет, как никто не ходил: в округе говорили, что там водятся привидения, и чем дальше к перевалу, тем гуще. Но нечего делать, надеваю куртку и шапку из меха, потому что в горах холодно, беру завтрак ковбоя в карман, чищу свой двадцатизарядный и отправляюсь в путь.
Вышел я рано утром и думал, что к полудню доберусь до перевала, да куда там — и полдороги не прошел. Чем выше, тем холодней становится, а ближе к вечеру и вовсе сделался мороз. «Где же, — думаю, — эти проклятые духи? Или хотя бы корова? И что ей делать в этих чертовых горах?» Но обещал хозяину дойти до перевала — и иду. А мороз все крепче, ветер злее, снег повалил, а я иду и ругаюсь себе под нос, кляну все на свете — и сам себя не слышу, потому что слова, едва вылетев изо рта, замерзают на лету, оседают сосульками на бороде.
Добрел я до самого верха, до седловины, заглянул вниз, а там, за перевалом, — долина, окруженная со всех сторон горами, и солнце садится за дальним хребтом. Залюбовался я закатом, присел даже на краю склона и вдруг чувствую: съезжаю вниз. Спохватился я, да поздно: склон крутой, обледенелый, ни ухватиться, ни удержаться. Ладно, качусь, как на санках, с горы, все быстрее и быстрее. «Эх, — думаю, — не врезаться бы во что!» Да пронесло, съехал благополучно до самого низа. Судите сами, какая была скорость: до перевала я шагал весь день, а вниз спустился за три с половиной минуты!
Наверху — холод, снег, а внизу — тепло, индейское лето. Выбросило меня, как с трамплина, в чей-то огород, смотрю: человек в какой-то смешной шапочке склонился над грядкой, дергает морковку. Поднял он голову: разрази меня гром! — да ведь это не шапочка, это у него уши такие, длиною по футу каждое, сложены на голове и завязаны ленточкой.
Вижу, он тоже удивлен моим видом.
«Откуда ты, странный человек?» — спрашивает.
Только я раскрыл рот ответить, как одно из слов, замерзших у меня в бороде, оттаяло, и вместо вежливого приветствия прозвучало грубое проклятие. Хотел я поправиться, а тут другое слово оттаяло, еще хуже первого. «Нет, — думаю, — до добра это не доведет!»
«Побегать надо, согреться», — сказал я незнакомцу и стал бегать кругами по саду, пока все ругательства, что замерзли у меня в бороде на перевале, не растаяли и я не смог нормально разговаривать.
Оказалось, племя ушастиков живет в этой стране с незапамятных времен. Со всех сторон их долину окружают неприступные горы с гладкими, обледенелыми склонами, так что выхода из нее никакого нет. Вы спросите, зачем ушастикам такие уши? Они на них летают. Не высоко и не далеко — ну вот как курицы, например, — а все-таки. Все дело в конфетном дереве. Растет у них в долине такое невысокое дерево с очень вкусными, сладкими плодами на самой верхушке. Когда-то ушастики, которые были тогда еще обыкновенными людьми, подпрыгивали как можно выше, чтобы сорвать эти плоды. И вот у самых больших сладкоежек стали отрастать уши и сделались им заместо крылышек… Постепенно все племя сделалось ушастым. Если у них порой и рождаются дети с короткими ушами, то это считается уродством и большим несчастьем; таким людям платят государственную пенсию — две корзины конфетных плодов в месяц.
Назначили пенсию и мне. Живу я с ушастиками неделю, другую — соскучился. «Как бы, — думаю, — удрать отсюда?» И вот что я придумал. На горах, окружающих Отрезанную долину, гнездились большие орлы. Эти орлы охотились за летающими ушастиками, так что им всегда приходилось ставить дозорного, когда они кормились конфетными плодами. Как крикнет дозорной: ’’Тревога!«, так все ушастики слетают с деревьев и прячутся кто куда. А который зазевается, того орел подхватывает когтями за уши и уносит.
Сшил я себе кожаную шапочку с завязками под подбородком и с длинными кожаными ушами, залез на самую макушку конфетного дерева и, как только дозорный объявил тревогу, не спрятался, а, наоборот, выставил уши из листвы эдак поаппетитней. Налетел орел, вцепился в уши когтями и понес меня в горы. «Вот, — мечтает, — завтрак хороший будет». Как бы не так! Едва он долетел до гнезда и опустил меня на камень, как выхватываю я из кобуры свой двадцатизарядный и начинаю палить в воздух. Орел, разумеется, в обморок от неожиданности, а я — с камш на камень, с уступа на уступ — стал спускаться вниз. И уж, конечно, на эту сторону перевала, а не на ту.
К хозяину я больше не вернулся, надоели мне его причитания по поводу Долли. Подумаешь — коровой больше, коровой меньше! Пусть сам идет к ушастикам за своей пропавшей скотиной. Только хватит ли у него ума вернуться домой — вот вопрос.
«Да, уж этому парню ума не занимать, — подумал Фрэнк Занудас. — Никак нельзя упускать такого работника». А вслух сказал:
— Здорово это ты придумал на орле летать! Хорошо, что уши не оборвались!
— Кожа была крепкая, не подвела, — ответил Джо. — Вот когда у меня веревка оборвалась, вышло похуже. Ну, да это жуткая история, никому не пожелаю оказаться на моем месте.
— Что за история такая? — Фрэнк аж заморгал от любопытства.
— Началось с пустяка. Пошел я однажды порыбачить на речку. Вижу — место больно удобное: бобровая запруда, а в ней дырка посередине для воды. Рыбе деваться некуда, поневоле надо протискиваться и вместе с водопадом переплескиваться на другую сторону. Тут подставляй ладони и бери ее голыми руками. Забрел я в воду по грудь и жду, привередничаю: язь мне не подходит, карп костист, этот лосось мелковат… А вот этот будет в самый раз — толстый, как бревно, и жирный, как масло. Схватил я того лосося под жабры, поворачиваюсь к берегу, и вот вам сюрприз! Стоит на берегу огромный медведь гризли и смотрит на меня с такой злобой в глазах, что я прямо опешил. «Ты что же, негодяй, — говорит этот взгляд, — на моем месте ловишь, по какому праву моего жирного лосося хватаешь?»
Положение жуткое. Кобуру-то с кольтом я снял перед тем, как в воду лезть, и вот стою безоружный в самый критический момент. Однако задумываться некогда. Выскочил я на другой берег — и наутек, а медведь бросился в воду, перебрался через речку и за мной. Пробежал я напролом сквозь какие-то кусты, промчался без оглядки по лугу… Но спиной чую: скоро этот зверюга меня догонит.
И тут передо мной ветряная мельница: ее Джим Макноски поставил, чтобы нефть качать из-под земли, да никакой нефти в его яме не оказалось, так что стояла мельница заброшенная. Не долго думая, вскарабкался я повыше, на верхнее крыло, а оно вдруг заскрипело и поехало вниз, потащило меня прямо в пасть хищнику. Перескочил я с отчаяния на другое крыло, с него на третье — лишь бы наверху удержаться. Мельница раскрутилась, а я прыгаю наверху, что твоя белка в колесе, и, как не падаю, сам не понимаю.
Гризли уселся на землю, смотрит не. меня снизу вверх и облизывается: мол, покружись, покружись, голубчик, куда ты денешься, даже интересно! Конечно, его там внизу ветерок мельничный обдувает, а с меня пот градом катится. Такую мощность даю, что уже и нефть полилась из трубы: то-то Джиму Макноски счастье привалило! А мне, видно, пропадать не за понюх табака.
Но смотрю, проплывает надо мной небольшое облачко. Вытащил я на бегу моток веревки из кармана, сделал лассо и закинул вверх.
Зацепился эдак за облако и поплыл по небу. Медведь рявкнул с досады и побежал параллельным курсом, морду кверху задрал, скалится, как волк на луну, а достать, конечно, не может.
И все бы хорошо, да вот беда: облако попалось с острым краем. Пока я ерзал внизу, стараясь поудобней ухватиться, веревка терлась о кромку, терлась… Перетерлась и лопнула. И полетел я вниз; хорошо еще, на тополь упал, за ветку успел ухватиться. Вскарабкался повыше, сел на развилке, смотрю, что мой медведь делать будет.
Ну, сначала он меня стряхнуть попытался. Обхватил тополь лапищами и качает. Спасибо, дерево попалось могучее, неподатливое. Порычал он еще немного и ушел куда-то. Переждал я какое-то время, решил, что опасность миновала, и начал слезать с дерева. Да не тут-то было. Смотрю — возвращается мой медведь. Идет, валежник под ним трещит,- а в передних лапах у него по бобру. Лезу я обратно на верхушку тополя. А медведь подошел, опустил обоих бобров на землю и зарычал на них. Бобры сразу принялись за работу. Щепки так и полетели из-под их острых резцов. «Ну, — думаю, — пропал бедняга Джо!» Не прошло и пяти минут, как тополь затрещал, зашатался и рухнул на землю. И я вместе с ним, понятное дело.
— Ну, и что медведь? — Фрэнк от волнения даже привстал.
— Как что? Сожрал меня, конечно. Одно слово — хищник. Эх, что там говорить! Был ковбой Джо, и нет больше ковбоя Джо!
Фрэнк Занудас с шумом отодвинул стул и, шатаясь, побрел к стойке. Слезы капали у него из глаз.
— Боже милостивый! Такой парень, и так нелепо погиб! — воскликнул он, принимая от старины Билла двойную порцию. — Где еще найдешь такого ковбоя!.. Но скажи мне, Билл, почему он все-таки Неуловимый, ведь медведь его поймал и слопал?
— Все может быть, — загадочно ответил хозяин «Хромой Лошади». — Вот только на вранье его еще никто не поймал!